Ее золотые веснушки светились в темноте

– Слушай, – сказала Танька, – тут моя подруга нашлась. Сама позвонила, кто-то из наших в Минске ей телефон дал. Можно я ее к нам приглашу. Она тебе понравится, такая рыжая. Ее фамилия Лифшиц. Мы с ней на параллельных учились. Офигенно талантливая.

Ритка Лифшиц выглядела провокационно. Кожаные штаны в облипку на круглой еврейской попе и кожаная куртка с металлическими бляшками и колючками, тяжелые армейские ботинки на толстой подошве. Подстрижена Ритка была под двоечку, волосы выкрашены ярко оранжевым, как у вора, который попался на химловушке. О том, что Лифшиц рыжая, можно было догадаться только по нежным красивым рукам со множеством веснушек. Звездная карта вселенной.

– Ну, какая стала! – воскликнула Танька, – настоящая бандитка. Ты, наверное на мотоцикле приехала?

– Нет, на сабвее. Еще не на тот села, заехала куда-то в черный район. А чего вы так далеко живете? В Бруклине.

Она скорчила рожу.

– А от чего далеко. Где нужно жить? – спросил я. – Мы живем в хорошем итальянском районе. Здесь все белые. Много русских.

– Жить нужно в Манхеттене, – сказала Лифшиц.

– Да какая разница. Главное – комфорт, экология независимость.

– А это ваше все? – мотнула головой Ритка, определяя пространство жилплощади.

– Да, мое.

– Выплаченное?

– На девяносто процентов.

– Ну, на девяносто процентов, считай свое. Тем более нужно при таких бабках жить в Манхеттене. Танька говорила, что ты тоже Минска?

– Да.

– Так вот Минск – это Манхеттен, а Бруклин – это Молодечно.

Только сейчас я заметил у нее во рту брекетс на всей верхней челюсти. Поймав , что мой взгляд, который задержался на ее зубах чуть больше, чем следовало, она сказала:

-Я уже давно свои зубы выровняла. А железки эти для образа.

– Классный образ, – сказала восторженно Танька. – Я тоже хочу жить в Манхеттене.

– Иначе нельзя, мы – богема, художники. Но чувствую, что придется менять. Скоро лето, а лето здесь жаркое, зафакаешься в коже ходить.

– Выпить хочешь. У меня тут бутылка метаксы есть. Кроме меня ее никто не пьет. Я помню, ты тоже любила метаксу.

– Я больше не пью, – сказала Ритка.

– А как же ты? – спросила Танька сочувственно.

– Я курю марихуану. А ладно, давай выпьем метаксы.

Я понял, что девушек нужно оставить одних, ушел в другую комнату и стал подслушивать.

– У тебя с ним серьезно? – спросила у Таньки Ритка.

– Да. Мы любим друг друга, уже два года вместе.

– Почему же он тогда не женится на тебе.

– Он не может. Ему нужно развестись со старой женой. Это целая судебная процедура на полгода, а иногда на год. У него сейчас бизнес на подъеме. На суд нет времени.

– Это он тебе рассказал?

– Ну, да.

– Ты не будь дурой, роди ему ребенка, а то двух. Как у него с этим делом? – спросила Ритка.

Я бы отдал миллион за то, чтобы узнать, каким она это сопроводила жестом.

– Нормально. Не хуже чем у других. Даже луче, чем у многих.

Они засмеялись.

– Да что мы все про меня и про меня. А у тебя как? – спросила Танька. Есть кто-нибудь?

– Есть один американец, тоже художник.

– А как у него с этим делом?

В этот раз что-то сделала Танька, от чего они захохотали, а потом Лифшиц сказала:

– Да он вообще не по этим делам.

– Так нафига он тебе? – спросила Танька.

– Дурная ты Танька, тебе только это. Я от него знаешь какой разговорный английский взяла.

Пришел пес, ткнулся мне в руки мордой и я понял, что время гулять.

Около часа мы бродили на по пляжу. Я бросал собаке палку в воду, так чтобы ему не нужно было брать ее короткой мокрой мордой из песка, но так чтобы не далеко от берега, французы не любят плавать. Потом мы прошлись по собачьим местам и минут двадцать поиграли на траве с забытой кем-то детской резиновой игрушкой с пищалкой внутри. Пес от этого жалобного писка пришел вдруг в ярость и принялся терзать игрушку, пока не порвал.

Когда я вернулся домой, увидел девушек пьяными, а бутылку метаксы пустой. Танька смотрела русское телевидение, а Ритка сидела и плакала.

– У нее недавно мама умерла, – объяснила Танька.

– Послушайте ребята, я страшно голодная, – перестав вдруг плакать, сказала Ритка.

Танька уже два месяца жила в Америке, обошла все окресные продуктовые магазины – еврейские, итальянские, русские, зашла в китайский район. Ей нравилось готовить всякую экзотическую пищу, но еще больше нравилась есть. Она немножко растолстела и стала еще красивее.

– У меня есть шримпы, – сказала Танька пьяным голосом, не мороженные, свежие. Могу сварить их со специальной травой для вкуса. Есть сыров разных названий десять. Мы любим сыры. У меня икра есть красная, могу сделать авокадо с икрой. Разрезаешь авокадо пополам, достаешь косточку и в это углубление кладешь доверху икры. Есть нужно чайной ложкой, как мороженое.

Какой-то в этих словах был их внутренний код, потому что девушки вдруг стали хохотать, и я невольно засмеялся вместе с ними.

– У тебя мама умерла? – спросил я сочувственно у Ритки. Мои соболезнования.

– Да не умерла, умирает, – сразу же оборвала смех Ритка. – Нужно с ней сидеть. А я не могу с ней сидеть в этой квартире на Фар Роковей. Там в билдингах вместе с русскими стариками черные живут. Старики боятся вечером на улицу выходить. У меня сейчас выставка должна быть и один галерист стал брать мои работы на комиссию. Блин. Там вся моя тусовка, я уже свободно с ними разговариваю и понимаю, что они говорят. Они классные. А мама в памперсах лежит, нужно менять и ее кормить и ночью давать лекарства. Я ищу женщину, который бы с ней сидела. Готова платить двести долларов в неделю. Помогите мне найти такого человека.

Я сказал, что такая работа стоит дороже , вряд ли она отыщет кого-нибудь на эти деньги.

Ритка сказала:

– Но у меня больше нет.

И опять заплакала.

– Ну, что, – спросил я у Таньки, которая по пьяному делу была уже готова заплакать вместе с Риткой, – поможешь своей подруге, подежуришь за двести долларов в неделю?

Двести долларов за раз Танька могла уже запросто потратить за один поход в магазин. Она посмотрела на меня испуганно и сказала:

– Но мы же не можем. Должны ехать в Бостон на день рождения. Нас пригласили.

– Значит пусть будет, как будет, – сказала Ритка, глядя рассеяно в телевизор, где беззвучно танцевали мальчики Барри Алибасова.

– Пи…сы все, – сказала она.

– Откуда ты знаешь? – спросила Танька.

– По движениям видно. Я их хорошо знаю, в одном районе с ними живу. В большинстве они нормальные , но есть такие…

Она опять скорчила рожу и стала похожа на пожилую брезгливую еврейку на базаре.

Я не выдержал, рассмеялся.

– А чего ты смеешься?

– Извини, это мое чувство юмора, – сказал я. – Я смешливый, если бы не моя смешливость, я бы давно уже сам стал гомосексуалистом.

– А мы нормальные, – сказала сладко потягиваясь Танька. Нас это не волнует. Я даже в зад никому не даю. Правда милый, поцелуй меня.

– Я бы у вас осталась ночевать, – сказала Ритка. – Не хочется мне вечером через весь ваш Бруклин на сабвее пилить.

– Ой, правда , оставайся у нас ночевать! – обрадовалась Танька. – Будем всю ночь разговаривать, как в общаге.

– Только куда вы меня положите? Места у вас много, а кровать одна.

– С нами ляжешь.

– А ты не боишься. Твоему мужику только на другой бок нужно будет перевернуться.

– Тогда давай вальтами. Я с ним лягу в одну сторону, а ты в другую.

– Камасутра, мне так даже больше нравится, – сказала Ритка.

Таня из последних сил выдала Ритке полотенце и сказала:

– У меня пока никаких своих шмоток нет. Я все его ношу. У нас размеры одинаковые. Дать тебе его шорты и майку?

– Нельзя, – сказала Ритка, – надевать шмотки, если их носил мужчина. Это к несчастной любви.

Когда Ритка ушла в ванную, Танька в одежде рухнула в постель и сказала, заплетающимся языком:

– Ой, я так устала, можно я не буду мыться. Я сегодня уже два раза мылась и купалась в бассейне.

Я помог ей раздеться и, уже засыпая, она сказала:

– Я тоже хочу брекетс.

Я выключил свет. Из ванной комнаты вышла Ритка Лифшиц. Она была совершенно голая. Ее золотые веснушки светились в темноте.

Я подумал, что это неплохое название для рассказа.

– У тебя правда мама умерла? – спросил я.

– Да, сказала Ритка, – десять лет назад. Я как раз школу заканчивала.

– Я так и думал, что ты притворяешься и врешь. Почему ты это делаешь? – спросил я.

– Не знаю, – сказала Ритка.