В мессенджер

Помню у моего первого мужа случался нервный паралич речи в междугородных телефонах-автоматах. Я такая была сволочь, издевалась над ним. Он был жадный, но скучал и звонил мне из своих командировок по телефону, 15 копеек — минута. Я устраивала ему горячую линию. А сейчас мы на разных концах света, и я даже могу видеть тебя. Ну, что скажешь, постарел. Не расстраивайся. Никто не стал за это время моложе. Давай потихоньку рассказывай, как ты там в своей Америке.

— Нет, любимая, — говорит он. — Каждый разговор с тобой – платный, только плачу я не деньгами, а чем-то другим, куда более ценным – временем, жизнью, памятью…

Она засмеялась.

– Всегда любила твое красноречие. Да, ты мастер девушкам в уши напеть.
Всегда собирал в Тройке вокруг себя такой цветник. Помню пришел со своей женой. А она у тебя красивая была, ты ее хорошо одевал. Такой трепет и удивление по всей кафешке. На вас таращились из всех углов, а когда ушли, еще долго гипнотически смотрели в то место, где вы сидели.

Это было через год или через два после твоей отсидки. У тебя уже какие-то бабки тогда появились, и как-то вечером под закрытие, ты захотел сделать этот любимый жест из Пикника “Счастье для всех”. О, господи, сколько в тебе было тогда этого понта – заказал Шумею коробку конфет. У бармена таких конфет не было, и он специально бегал вниз к Коле. Какой-то юбилейный набор. Ох, и вкусные минской коммунарки были конфеты. Ты открыл коробку для всех, а Шумей кинул весь ворованный за день кофе на бесплатное угощение. Собрались за одним столом, и тогда совсем еще юная и дерзкая Янка спросила:

— Рабинович, зачем тебе все это нужно, у тебя такая красивая жена?

Ты сказал что-то неубедительное, что-то вроде того, что в тебе столько любви, что ее с избытком хватит на всех. Но никого, на специально снятую под эти дела квартиру, в тот вечер не повез. Поехал домой один.   

Boris Vladimir Rabinovich
НЬЮ-ЙОРК