Бабушка моя года рождения тысяча девятьсот четырнадцатого. Бабуля. Так я её называла.
Маленькая, сухонькая. Мне под мышку. Руки крепкие и обтянуты тонкой загорелой кожей, как пергаментом. Веснушки по рукам и по лицу, и по телу. Волосы реденькие, она их в косичку заплетала и на макушке гребешком пластмассовым в маленькую фигушку заправляла. А потом ещё сверху – платочек беленький. Когда под подбородком узлом схватывала, а когда сзади – косынкой. Как шапочку. Но всегда прикрыта голова.
Сегодня я пеку бабушкино печенье. Пресное. Так, главное вспомнить. Сначала мука. Мука у бабушки хранилась в сенцах. В большом деревянном ларе. Он был выше меня, когда я маленькая гостила летом в деревне. А потом не помню… как избирательна наша память.
Муку бабуля просеивала через большое деревянное сито. Нас много к ужину собиралось. Дедушка приходил с работы, тётя Тося моя любимая, дядя Валера, в ту пору старшеклассник, сама бабушка и я – малявка.
Но сейчас день. Мы вдвоём.
Так вот начиналось таинство: мука парила из сита белым облаком в небольшой тазик, мелким снегом порошила на бортики тазика, пылила мелкой белой пылью и казалась пушистой и невесомой.
Дрова весело дотрескивали в печи. Бабушка добавляла к муке горстку соли. Соль выделялась серой крупкой. Горстку сахара. Сахар не был виден, он сразу тонул в рыхлом мучном сугробе. Чуточку соды.
Из соды иногда мы с Валеркой делали газировку. Сахар, сода, уксус… кошмар, одним словом.
Я стояла у стола и завороженно ждала, когда же свершится таинство превращения этого сугроба в мягкое, податливое бабулиным рукам тесто. Вот она вываливает две ложки свиного топленого жира из баночки и богато, несколько ложек, сметаны деревенской, густой. И моментально замешивает весёлое тесто. Бабушкины руки парят над столом. Присыпают стол мукой, раскатывают жёлтой деревянной скалкой тесто, тут же стаканом бабушка начинает вырезать полумесяцы. Моя задача – выкладывать печенные полуфабрикаты на стальной лист.
Я стараюсь, чтобы ряды были ровные, но у меня плохо получается, потому что ещё я стараюсь отщипнуть кусочек сырого теста и слопать. Бабушка смеётся. Она даёт мне комочек недопеченья, и я немедля отправляю его в рот.
Но вот уже бабуля кочергой сгребла угли в дальний угол печкиного живота.
Мы с ней в четыре руки накалываем полумесяцы вилками. У бабушки получаются красивые, аккуратные. У меня же почему-то вкривь и вкось: то глубокие, то мелкие…
И вот уже лист отправляется в печь. Заслонка закрывается. Бабулечка вытирает мучную пыль со стола.
Подтирает пол. Быстрая и ловкая. Я суетливо пытаюсь помогать, но мысли мои там – за чёрной заслонкой печи. Печеньки. Когда уже?
А бабуля не торопится. Она достает чашки, вазочку с карамельками, блюдца, молоко, ещё одну вазочку с колотым сахаром.
Я от нетерпения поскуливаю. Канючу. Даже пытаюсь хныкать.
Аромат горячей выпечки дразнит. Мне не терпится.
И вот, наконец, бабуля берёт тряпку, снимает заслонку и выдвигает противень. Румяные полумесяцы восхитительно-кремового цвета, с тёмными дырочками вилкиных наколов…
Я тянусь к ним, но бабулечка настороже:
– Куда ты? Горячо ви-ить!.. – И это плавающее восходящее интонирование, такое родное.
И я терпеливо жду, пока она берёт эти горячие вкуснятины прям голыми руками и выкладывает в глубокую тарелку.
И вот он – миг полного счастья. Мы с бабулей садимся за стол и пьём чай с бабушкиными печеньками.
Бабушка пьёт чай по-татарски – с молоком. Наливает его в блюдце. Тупой стороной лезвия ножа откалывает от куска сахара тонкую пластинку. И вкусно пьёт чай вприкуску.
Воспоминания детства пахнут сенцами, бабушкой и тёплой солнечной пылью.
Я беру муку, маргарин, соду, сахар, сметану.
Я пытаюсь повторить весь алгоритм. Конечно же у меня получается. И конечно вкусно. Но не так, как у бабули. Не так.
А я хочу, чтобы моя внучка вот так же крутилась около стола и старалась утянуть кусочки теста, и ждала горячих лепёшек. Потому что я делаю их круглыми, как полная луна, созревшая в печке ночи и пахнущая детством.
Visits: 0