Взгляд ангела

В палате номер три второго хирургического отделения готовились к общему обходу.
– Девочки, скоро мой любимый доктор придёт! – заявила шестидесятилетняя пациентка с торчащей под нижней челюстью пластиковой дренажной трубкой. Маленького роста и хрупкого телосложения она напоминала стареющую девочку. Быстро причесала спутанные волосы со следами давнего обесцвечивания и поправила ворот мятого спортивного костюма.
– Это который же? – поинтересовалась пожилая толстуха с койки напротив, выпростав из-под одеяла отёчные ноги. Её массивную вислую грудь туго обтягивал фланелевый домашний халат. – Здесь все доктора один лучше другого! Вот мой Максим Владиславович такая душка, только слегка забывчивый. Представляете, умудрился потерять мой рентгеновский снимок! Но потом всё-таки нашёл.
– Растяпа твой Максим Владиславович, хоть и симпатичный! А вот мой Олег Владимирович не только красавец, но и организованный и ответственный! – заявила первая пациентка и мечтательно добавила: – А глаза у него какие! Как глубокие серо-зелёные омуты. Утонуть можно!

– Да ты у нас, Машенька, поэтическая натура, – хихикнула третья соседка по палате – спортивного вида дама под шестьдесят. Её приверженность к спорту подчёркивал модный, ладно сидящий на подтянутой стройной фигуре спортивный костюм.  – Ишь как лихо завернула: «глубокие омуты!».
– А разве не так? – вскинулась Машенька, возмущённо выпятив подбородок, готовая грудью встать на защиту своего доктора.
– Согласна, глаза у него красивые, – кивнула спортивная дама, – я ещё на перевязке заметила. И ресницы такие густые и тёмные! Любая баба таким ресницам позавидует. Но мне, честно говоря, больше всего нравятся его ягодицы.
– Что-о-о?!! – повернулись к ней обе соседки, удивлённо подняв брови.
– А что вы удивляетесь? Я в мужчине больше ценю фигуру. У Окунева вашего фигура что надо: высокий, широкоплечий, ноги длинные и стройные и ягодицы такие… пикантно-упругие. Сразу видно, что со спортом парень дружит.

Дамы переглянулись и разом захохотали. За дверью палаты что-то прогрохотало, оборвав смех пациенток, послышались быстрые шаги. Обитательницы палаты прислушались, но шаги прозвучали мимо, дверь в палату не открылась.
– Удивляюсь я вам, девочки, – вступила в обсуждение четвёртая соседка – самая старшая из всех. Ей давно перевалило за семьдесят, неопрятные седые космы обрамляли морщинистое лицо с недовольным выражением.  – Вы, кто под нож готовится лечь, кого уже порезали, а такие вещи обсуждаете! Не стыдно вам?
– Нет, не стыдно, Анна Ивановна, – не унималась Машенька, доставая тюбик с кремом и торопливо втирая его в бледные щёки. – Молодые красивые доктора на отделении хирургии – это залог успешного выздоровления пациентов, особенно пациенток! Разве вы со мной не согласны?

– Ох, не знаю, не знаю, Маша. У тебя уже внуки в школу ходят, а ты всё молодых мужиков рассматриваешь. Нехорошо это, – ворчала старушка.
– А за погляд денег не берут!
– Ягодицы докторские обсуждаете, срамота одна! – упорствовала Анна Ивановна, демонстративно отвернувшись к стене.
– Так коли красивые ягодицы, что ж не обсудить-то?
– А я согласна с Машей, – неожиданно вступилась за соседку спортивная дама. – Если ваш лечащий доктор не только хороший специалист, но и привлекательный мужчина, так это какой стимул к выздоровлению! Перед таким красавцем, как Окунев, стыдно ныть и жаловаться на свои болячки. Так и хочется распрямить спину и улыбаться наперекор боли.
– А кто ноет-то? – старушка заворочалась и, покряхтев, села в кровати, угрожающе сдвинув брови. – Ты меня, что ли, имеешь в виду, Валентина?

В третьей палате назревал скандал. Но развернуться в полную силу ему не дала внезапно распахнувшаяся дверь, и в палату вошли пятеро мужчин.
Впереди всех с целеустремлённым видом вожака стаи шёл солидный седовласый человек. Он единственный был в белом халате, на лацкане которого металлом поблёскивал бейджик, сообщавший окружающим, что перед ними Зимин Александр Михайлович, профессор и зав. кафедрой. В роли свиты выступали его ученики и коллеги, скромно одетые в разноцветные хирургические костюмы.

Профессор подходил к пациенту и выслушивал доклад его лечащего врача, задавал пару вопросов, давал рекомендации и переходил к следующему пациенту. У кровати Машеньки из-за спины начальника выступил доктор Окунев и доложил о состоянии больной мягким бархатным баритоном. Разрумянившись от столь пристального внимания к её персоне, Мария решилась похвастаться.
– Олег Владимирович, а у меня уже третий день нет температуры!
– Прекрасно, – кивнул высокий, статный красавец–доктор. Тёмно-зелёный костюм не только подчёркивал его стройную фигуру, но и выгодно оттенял большие серо-зелёные глаза необычной миндалевидной формы.
– Может уже можно вытащить эту гадость? – Машенька кокетливо улыбнулась и потрогала пальчиком торчащую из её шеи трубку. – Она мне так мешает!
– Как только закончим курс антибиотиков, сразу удалим ваш дренаж.
– А сколько дней уже капаете антибиотики? – поинтересовался профессор.
– Семь. – Ответил Окунев. – Осталось три дня. Надо немного потерпеть, Мария Петровна.
– Ой, – махнула в его сторону ручкой Машенька, и движение это тоже было весьма кокетливым, – ради вас конечно потерплю, доктор!

Профессор не сдержал ухмылки и покосился на коллегу. На отделение ни для кого не было секретом, что все пациентки обожают доктора Окунева.
Со своей койки поджав тонкие губы и сузив подслеповатые глаза наблюдала за всем происходящим Анна Ивановна. Она относилась к той категории людей, которые вечно всем недовольны и всегда находят повод для ворчания. Вот и сегодня именно к ней врачи подошли в последнюю очередь, проявив этим явное неуважение к её возрасту, и случай её обсуждали совсем недолго. Перекинулись парой непонятных фраз и, попрощавшись, пошли в следующую палату. Возмутительно просто! Последним выходил Окунев. Анна Ивановна проводила его спину недовольным взглядом, словно пытаясь прожечь дырку в зелёной ткани костюма, потом опустила глаза ниже и проворчала вслух, чтобы слышали все соседки.
– И что красивого? Попа как попа, жилистая, тощая, и сам весь худой и длинный. Жена видать плохо кормит. Девки-то современные совсем ни на что негодные стали, только модничают, да красоту наводят. А самого простого борща мужику своему сварить не могут, не умеют.

– Так он не женат, Анна Ивановна, – язвительно сообщила Машенька с таким видом, будто статус холостяка доктора Окунева был её собственной заслугой.
– А ты почем знаешь, балаболка? – сердито зыркнула на неё старушка.
– У него кольца нет.
– А где ты видела хирурга с кольцами? Они ж руки всё время всякой химической гадостью моют, чтоб бактерии убить, вот и не носят кольца.
Анна Ивановна впервые за утро почувствовала, что последнее слово наконец осталось за ней. Но собеседница сдаваться не собиралась.
– А я у медсестёр спрашивала, – заявила Маша и торжествующе улыбнулась.

***
Олег Владимирович Окунев относился к тем редким людям, кого собственная привлекательная внешность не радовала, а составляла большую проблему.
– Красавчик! – скривив презрительную гримасу произносил он, глядя на себя в зеркало во время утреннего бритья и умывания.
Собственно, родился он обычным ребёнком и всё детство был обычным, ничем не выделяясь среди своих ровесников. Но лет в шестнадцать всё неожиданно изменилось, он и сам не понял – что? Вернувшись после каникул и вымахав за лето на целых пять сантиметров, он с удивлением стал замечать странные взгляды одноклассниц, которые то и дело оборачивались на его парту, шушукались и прыскали в кулачки. Или приставали с глупейшими просьбами: «Окунев, дай списать алгебру!» или «Олег, ты домашку по химии сделал? Можешь объяснить ту задачу?», – и улыбались загадочно, с потаённым смыслом. На переменах девчонки из параллельного класса, проходя мимо, косились в его сторону и вдруг начинали дружно смеяться и перешёптываться, и даже тыкать в его сторону пальцем. Он терялся и начинал судорожно приглаживать волосы растопыренной пятернёй – вдруг растрепались? – или пялился на своё отражение в оконном стекле – неужели измазал физиономию шариковой ручкой? Но волосы были причёсаны, а лицо чистым. Непонятно, что нужно этим девчонкам?

Ответ на этот вопрос он получил уже в университете. В медицинских вузах количество студентов женского пола традиционно превышает количество студентов мужского пола. Вот и в группе, куда попал Окунев, на четверых парней оказалось одиннадцать девушек. И началось!.. Смелые, решительные, бесцеремонные однокурсницы не давали ему прохода, вешались на шею, делали откровенные намёки, а то и говорили прямым текстом, что им от него нужно. Чувствуя себя полным идиотом, Олег не знал, куда спрятаться от их назойливого внимания.
– Дуры ненормальные, чего пристают? – жаловался он старшему брату Игорю, пошедшему по стопам отца и заканчивавшему Военно-медицинскую академию по специальности хирург-травматолог.
– А ты у нас, братец, – посмеивался над ним старший, – ошибка природы! При своей внешности ты мог бы стать современным Казановой. Но Господь Бог, наградив тебя такой мордой лица, что-то перепутал и вложил в черепную коробку неправильные мозги. Пользуйся моментом, лопух! Перед тобой такие возможности открываются!
– А если я не хочу пользоваться?! – возмущался Олег. – Вот какого черта ты, Игорёк, пошёл на травматолога? Выучился бы на пластического хирурга и подправил бы мне морду лица, чтобы она, морда, соответствовала моим неправильным мозгам.

Но молодость всё равно брала своё. Не бегать же от настойчивых красавиц, как заяц от охотника! Ни гордостью, ни чувством собственного достоинства природа его не обделила. Среди однокурсниц самой решительной и целеустремлённой оказалась Маринка Лисицына из параллельной группы. Она была красивой и весёлой девчонкой, вечно придумывала всякие развлекухи и поводы для праздников и посиделок. Энергия, казалось, била из неё фонтаном, заражая весельем всех вокруг. И Олег не устоял.
Он даже умудрился жениться на ней на четвёртом курсе. Просто надоело шататься для интимных встреч по общежитским комнатушкам, где обитала Маринка, всё время пребывая в нервном напряжении – вдруг кто-нибудь из её соседок вернётся в самый неподходящий момент? – или дожидаться, когда его родители уедут на дачу и квартира окажется в их полном распоряжении на все выходные.

Однажды Олег, ужасно смущаясь и краснея, и от этого немного наглея, заявил родителям:
– Марина переезжает ко мне. Мы решили жить вместе!
– Ка-а-к? – Охнула мама, опускаясь на стул и хватаясь за сердце.
– Что значит «жить вместе»? – Отец, что-то читавший на экране компьютера, поднял очки на лоб и внимательно посмотрел на взрослого сына. – В качестве кого?
– В качестве моей подруги.
Отец снял очки и положил их на стол, не торопясь закрыл ноутбук и сложил на столе руки перед собой, явно готовясь к серьёзному разговору. Никаких серьёзных разговоров Олег не хотел, особенно с отцом. Не любил он это, потому что, невзирая на свои двадцать два года, перед ним чувствовал себя несмышлёным мальчишкой.
– То есть ты хочешь сказать, сын, что собираешься привести в наш дом свою подружку?
– Ну, да, собираюсь.
– Сегодня твоя подружка – Марина. Завтра подружкой может стать другая девушка, послезавтра – третья. И всех их ты будешь таскать в наш дом?
– Пап, ну что значит таскать?! – попытался возмутиться Олег.
– А то, сын, что наш дом – не общага, не проходной двор, а полноценная семья. И если ты намерен привести в него девушку, то только в качестве своей жены. Вот женись сначала, а потом приводи кого хочешь.

И Олег женился. А куда было деваться? Маринка, правда, восприняла его предложение с восторгом и развила бурную деятельность по организации свадьбы. От свадьбы у Олега осталось тягостное впечатление. Ну не любил он шумные, многолюдные празднества, да ещё сопровождаемые попойкой, и вздохнул с облегчением, когда всё это безумие закончилось.
Но семейная жизнь не заладилась с самого начала. Типичный интроверт Окунев, предпочитавший вечер на любимом диване с книжкой в руках или хороший фильм по интернету, никак не желал ходить по ночным клубам и дружеским тусовкам. Марина злилась, обижалась и устраивала ссоры и скандалы. Она не для того вышла замуж, чтобы торчать в четырёх стенах, готовя мужу обеды и стирая его рубашки и грязные носки!
Наблюдая с замирающим сердцем происходящее, родители Олега подумали, посовещались и сняли для молодых квартиру.
– Поживите отдельно, – сказала мама, упаковывая детям в большую сумку необходимую для жизни посуду, – притритесь друг к другу. А то мы же вам только мешаем! Мне самой в молодости было очень трудно в доме свекрови.

Но не помогло. Наоборот, стало только хуже. Олег пытался сосредоточиться на учебе, а Маринка изнывала от скуки и, рассердившись, швыряла ненавистные учебники.
– К черту эту пульмонологию! Пошли прошвырнёмся по кабакам!
Но Олег терпеть не мог кабаки и отрицательно относился к любому алкоголю. После занятий в универе он предпочитал зайти в читальный зал, а вечером посмотреть видеозапись лекции заезжего американского светила хирургии. Он сам стирал свои грязные носки и рубашки, и даже не возражал против постоянного меню: макароны – пельмени – картошка. Бог с ним, в еде он был не привередливым, вполне мог обойтись обычными бутербродами. Но Марина устраивала скандалы с криками и битьём тарелок.
– Окунев, – вопила она в очередной раз, – ты просто невероятный зануда, правильный до тошноты! С тобой же невозможно жить! Просто тоска смертная. Посели тебя в одиночную камеру, сунь десяток книг по хирургии – и ты будешь счастлив. Ты же ненормальный! Проще повеситься, чем быть твоей женой.
Олег обречённо вздыхал, пожимал плечами и уходил в кухню или комнату, подальше от Марины. Но она бежала за ним следом и кричала:
– С тобой даже поругаться нормально невозможно! Ну что ты молчишь, словно воды в рот набрал? Ну наори на меня, ну ударь! Что ты как замороженная рыба?
Олег скрипел зубами, но молчал. Что значит: «ударь меня»? Он не представлял, как можно поднять руку на женщину, даже если в момент ссоры хочется её придушить. Проще застрелиться самому. Чего она от него вообще хочет? Но было так тошно, так мерзко и отвратительно, что однажды Олег не выдержал и сказал:
– Давай разведёмся.

Лучше бы он ударил её! Маринка тут же прекратила орать и залилась горькими слезами.
– Ты меня совсем не любишь, не жалеешь! Ты же обещал сделать меня счастливой, а сам…
Олег начал чувствовать себя последней скотиной, доведшем бедную, несчастную девушку до слёз. А чужие слёзы, особенно женские, так его пугали, что он готов был на всё. Он шёл на примирение и искренне старался перевоспитаться. Осознав, что скандалами можно добиться гораздо меньшего, чем лаской и хитростью, Марина меняла тактику и преображалась в игривую сексуальную кошечку. Он, конечно, попадался на эту удочку, но мир и покой в их семье царили не долго, снова скатываясь до упрёков и скандалов. Промучившись год, Марина и Олег развелись и с невысказанным облегчением закрыли за собой дверь чужой съёмной квартиры, вернувшись туда, откуда пришли: она – в общагу, он – к родителям.

Спустя несколько дней после развода Олег сидел на кухне и пил чай, совершенно не чувствуя вкуса маминых пирогов, которые она старательно пекла для вернувшегося в отчий дом сына.
– Мам, – спросил он, – я действительно зануда и замороженная рыба?
– С чего ты это взял? – мама повесила кухонный фартук на спинку стула и присела за стол рядом с сыном.
– Маринка говорит, что я страшный зануда и жить со мной невозможно, проще застрелиться.
– Ты не зануда, сынок, просто ты умный и серьёзный с самого детства. Ты всегда был таким. Другие дети хулиганили, капризничали, а тебя можно было спокойно посадить в уголке, дать в руки книжку с картинками и заниматься своими делами. А ты тем временем изучал книжку от корки до корки. И рассудительный был очень. На все свои детские вопросы сам пытался найти ответы. У тебя даже детских прозвищ или уменьшительно-ласкательных никогда не было, только Олег или даже Олег Владимирович. Помнишь, как дедушка говорил: «Ну что, Олег Владимирович, не сыграть ли нам партейку в шахматы?». А тебе тогда лет пять было или шесть. И такое обращение звучало совершенно естественно. Ты никогда не любил шумных игр с соседскими ребятишками, предпочитал читать в одиночестве или собирать из мелких деталек модели кораблей и самолётов. Очень рано стал интересоваться работой отца. Умные разговоры о медицине со взрослыми привлекали тебя больше, чем трёп со сверстниками.

Олег смотрел на мать с благодарностью и любовью. И каждое её слово словно снимало камень за камнем с его души, щедро набросанные туда разлюбившей его Маринкой.
– Пойми, сынок, просто все люди разные! Марина не плохая, и ты не плохой. Просто вы разные, с разных планет. Ей не прижиться было на твоей планете, а тебе – невозможно жить на её. Да и не нужно. Никогда не нужно себя ломать, приспосабливать под другого человека. Надо просто найти Своего Человека. И всё.
– Думаешь, такой человек есть? – спросил Олег с сомнением. Развод оставил в его душе зияющую рану и опустил самооценку ниже некуда.
– Конечно есть! – воскликнула мама и нежно потрепала сына по русым волосам. – Никогда не теряй надежду. Однажды ты встретишь свою самую лучшую в мире девушку.
– Такую же инопланетянку, как я?
– Да.
– Где ж её найти, такую необыкновенную?
– Она сама свалится тебе в руки, будь уверен! Судьба не дремлет и просто ждёт удобного случая.

Олег, конечно, не поверил матери. Она всегда старалась его поддержать, потому что мама. Но в том, что он инопланетянин, готов был с ней согласиться. «Как маленький принц у Экзюпери, – думал он после разговора с родительницей, улёгшись на диван и выключив свет в комнате, – я живу на своей маленькой планете совершенно один в полной пустоте. И нет на свете ни одного человека, который захотел бы осваивать эту планету вместе со мной».
Из глубокой депрессии после развода его вывел профессор Зимин, на лекцию которого Олег чуть не опоздал, замешкавшись после семинара по торакальной хирургии. Тема «Хирургические методы лечения аритмий сердца» так его зацепила, что Олег слушал с открытым ртом: тут была и его любимая физика, и невероятно сложная современная техника, и ювелирная работа хирургов, и малая травматичность для пациентов. К концу лекции он понял, что именно этим направлением хирургии хочет заниматься в будущем, и подошёл к профессору.

Зимин неторопливо собирал свой ноутбук и выключал проектор, с помощью которого демонстрировал студентам слайды. Как обычно после звонка толпа лоботрясов в белых халатах, галдя и топая, как стадо буйволов, жаждущее водопоя, ломанула из аудитории. Но один – высокий красавчик – задержался и остановился возле него.
– Александр Михайлович, – спросил парень, – а можно мне поприсутствовать на вашей операции?
Зимин поднял глаза и недовольно нахмурился. Он недолюбливал таких красавчиков. Как пить дать, припрётся на отделение и станет заигрывать со всеми медсёстрами без разбора! Но предпочёл закамуфлировать отказ под заковыристое условие.
– Поприсутствовать-то можно. Мы двери операционной на замке не держим. Вот только, прежде чем пустить студента к операционному столу, я должен убедиться в достаточности ваших знаний, молодой человек. Хирургическая аритмология – вещь сложная. Чтобы понять, что именно мы делаем, надо многое знать. Поэтому перед операцией я устраиваю импровизированный экзамен по теме: анатомия и физиология сердца, электрофизиология, ЭКГ. Сумеете подготовиться как следует, – приходите послезавтра часам к четырём. Я как раз закончу оперировать, и мы с вами поговорим. Но учтите: экзаменатор я суровый!

Зимин был почти уверен, что красавчик не придет. Ну кому охота готовиться к неплановому экзамену, отвлекаясь от текущей учебы, семинаров и лекций? И был несколько удивлен, застав через день под дверью своего кабинета того самого парня, удобно устроившегося на подоконнике в коридоре с учебником в руках.
Александр Михайлович не просто экзаменовал Окунева, он пытал его битых два часа, методично прощупывая глубину познаний студента. А парнишка-то оказался не глуп! Он действительно знал всё, что полагалось по программе и ещё чуть-чуть сверху. Это «чуть-чуть» говорило о любознательности и истинном интересе к предмету, что и подкупило профессора.
– Ладно, Окунев, даю вам разрешение на посещение моих операций, – наконец смилостивился профессор, испытывая приятное удовлетворение от беседы, – но только другие занятия не прогуливать!

С тех пор Олег Окунев стал частым гостем на кафедре хирургической аритмологии, а через год профессор Зимин сам предложил ему после окончания университета ординатуру на кафедре. Окунев с радостью согласился. Он и мечтать не мог о таком!
Как и следовало ожидать, новый ординатор стал предметом жгучего интереса со стороны всего женского персонала не только отделения кардиохирургии, но и всего хирургического корпуса. Врачи, медсёстры и даже молоденькие санитарки сбивались в кучки на этажах и обсуждали доктора Окунева. Умён, хорош собой, но уж очень строг и неприступен! Но добытые разведкой сведения о его холостяцком статусе настежь открывали двери головокружительных возможностей и подогревали надежду.

Олег вовсе не записывался в монахи, просто не лежала душа ни к одной из потенциальных кандидаток в подруги. Он на дух не переносил наглых и вызывающе доступных девиц. В женщине должна быть какая-то тайна, загадка, которую хочется разгадать. Но с тайнами и загадками у окружающих красавиц дело обстояло плохо. Наслушавшись умных советов друзей и товарищей, делившихся своим жизненным опытом, Окунев пришёл к выводу, что пора научиться отделять «мух от котлет»: чувства – это одно, а физиология – совсем другое. И смешивать их совсем не обязательно.
В то время как раз на практику к ним на отделение пришла юная выпускница медицинского колледжа Алиса. Черноокая красавица бросала на молодого доктора такие взгляды, что сердце сбивалось с привычного ритма. И Окунев не стал сопротивляться зову природы.

Их короткий, но бурный роман начался на второй неделе её практики, и вместе с практикой и завершился. Олег как раз переехал в бабушкину квартиру, неожиданно став собственником отдельной, весьма комфортабельной однушки. Постаревшую бабушку родители забрали к себе, выпихнув сына из квартиры с тайной надеждой, что тот наконец устроит свою личную жизнь. Алиса приходила к нему после работы, с порога прыгая в его объятия и повисая на шее. Девушка ничего от него не требовала, не намекала на продолжение отношений, просто оба получали удовольствие. Но в какой-то момент Олег понял, что всплеск этого самого удовольствия слишком короткий, словно вспышка молнии. А потом грозовой тучей на него накатывает такое тяжкое ощущение гадливости, что хочется немедленно пойти под душ и долго-долго смывать с себя невидимую грязь. Он оказался слишком брезглив, чтобы спать с кем попало ради удовлетворения простых физиологических потребностей.

К облегчению Окунева практика Алисы закончилась, а вместе с нею и их короткий роман. Он сосредоточился на работе, а в отношениях с окружающими выстроил невидимую, но прочную разграничительную линию, как на границе. С младшим персоналом был предельно вежлив и корректен, не допускал фамильярности и требовал соблюдения субординации. Все попытки заигрываний со стороны медсестёр, молодых докториц или даже пациенток неизменно натыкались на холодный взгляд серо-зелёных миндалевидных глаз, как на непробиваемую стену. Барышни вздыхали, огорчались, теряли надежду и отступали, смиряясь с неизбежным. Красавец–доктор был серьёзен, строг и неприступен. Увы!
К тридцати годам Олег Окунев стал лучшим учеником профессора Зимина, успешно перенимая богатый опыт учителя. С каждым годом Александр Михайлович доверял ему всё более сложные операции, и всё более сложных пациентов Окунев вёл самостоятельно. Жизнь его текла размеренно и неторопливо. С работы он уходил не раньше шести, выполнив все плановые операции и понаблюдав всех прооперированных больных. В субботу отсыпался часов до одиннадцати, а потом шёл в ближайший фитнес-центр, чтобы размяться на тренажёрах и поплавать в бассейне, смывая с себя накопившуюся за неделю усталость. Вечером встречался со старыми друзьями, коих было всего трое, но зато самых близких и надёжных, чтобы сыграть партию на бильярде и просто пообщаться. А воскресенье проводил с родителями, отъедаясь мамиными разносолами и отогреваясь в лучах родительской любви.

Эти воскресные обеды дома стали традицией, которую он никогда не нарушал без крайней необходимости. Тем более, что брат Игорь служил в окружном госпитале хирургом-травматологом далеко, за Уралом, и родители очень скучали по нему. Старший брат успел удачно жениться и обзавестись прелестной дочуркой, чему младший молча и по-доброму завидовал. Игорю повезло встретить родную душу.
Олег же совсем потерял надежду обрести семейное счастье. Видимо, думал он, судьба выбрала его уделом одиночество. Ему нужна была инопланетянка, непохожая ни на кого, такая чтобы была с ним на одной волне, чтобы чувствовать и понимать друг друга с полуслова, полувзгляда, чтобы быть одним целым, как его родители. Он всю жизнь видел перед собой пример идеальных отношений, искренней любви и преданности. Но понимал, что мир изменился и люди стали другими, не такими цельными личностями, способными на большие чувства. А размениваться по мелочам и идти на компромиссы не хотел. Вот и выходило, что одному быть лучше. С тем и смирился.

***
Полина Ермолаева осваивалась на новой работе. Первый день, он всегда для всех сложен, наполнен ненужной суетой и нервным напряжением. Её поставили в пару с постовой медсестрой Татьяной, всего двумя годами старше самой Полины, но имевшей полтора года опыта работы на отделении кардиохирургии. С важным видом Татьяна обучала новенькую всем премудростям своей непростой и очень ответственной работы, чем только смешила Ермолаеву.
– Ты какая-то несерьёзная, Полина, – попеняла ей Таня, в очередной раз заметив небрежное отношение к своим обязанностям новенькой медсестры. – Я же тебе уже показывала, куда надо вклеивать анализы, чтобы врачам легче было их найти. А ты куда вклеиваешь?
– Подумаешь! – фыркнула девушка, вырвав из истории не успевшие хорошо приклеиться листочки и переклеивая в другое место. – Можно подумать, их кто-то смотреть будет.
– Ещё как будет! От этого же лечение зависит. А ты не умничай, а делай, как полагается, – рассердилась Татьяна.
– Скучно у вас тут, как я посмотрю, – вздохнула Полина, окинув взглядом длинный больничный коридор с медленно бредущими больными в пижамах и халатах, расставленные по стенам пустые каталки и кушетки, ведро с водой и швабру, что оставила санитарка, собираясь мыть полы.
– Ничего подобного! – возразила Татьяна. – Не дай бог попадётся тяжёлый больной, скучать некогда будет.

Девушка быстро написала аккуратным ученическим почерком несколько фамилий с номером палаты возле каждой из них и протянула Полине.
– Вот, сходи и пригласи этих пациентов на ЭКГ. Где кабинет ЭКГ знаешь?
– Знаю, – с тяжким вздохом ответила Полина и неохотно поднялась со стула. Ей ужасно не хотелось никуда идти.
В этот момент кто-то, проходя мимо сестринского поста, похлопал ладонью по стойке регистратора, и низкий приятный мужской голос спросил:
– Татьяна, в какой палате у нас Давыдов?
Обе девушки подняли головы.
– В одиннадцатой, Олег Владимирович, – ответила Таня.
Доктор вежливо кивнул:
– Спасибо, – и пошёл дальше по коридору.
– Ух ты-ы! – восхищённо выдохнула Ермолаева. – А это у нас кто?
– Это у нас доктор Окунев Олег Владимирович, один из лучших хирургов-аритмологов на отделении.

Глянув на коллегу и оценив степень нервного потрясения после встречи со знаменитым доктором, Татьяна не удержалась от ехидной ухмылки и добавила:
– Ты губу-то не раскатывай. Не про тебя фрукт.
– А ты откуда знаешь? – мгновенно озлилась Полина. – Ты меня первый день видишь.
– Зато с доктором Окуневым я почти два года работаю. Он принципиально против служебных романов.
– Безнадежно женат?
– Нет, холост, но это дело не меняет.
– Как знать, как знать… – протянула Полина, позабыв про список в своих руках и провожая пристальным взглядом высокую фигуру доктора по коридору.
Окунев шёл в одиннадцатую палату, где должен был осваиваться только что поступивший новый пациент Давыдов. Шеф лично попросил его посмотреть больного и оценить масштаб хирургического вмешательства, которое планировалось в ближайшие дни. Он аккуратно обошёл оставленное санитаркой посреди коридора ведро и пошёл дальше, обратив внимание на смешную пижаму идущей впереди него пациентки, судя по стройной фигуре и походке, молодой женщины. На капюшоне этой самой пижамы приятного жёлтого цвета из мягкой ворсистой ткани были пришиты коричневые ушки, похожие на медвежьи. Он представил, как выглядит взрослая, хоть и молодая женщина в такой пижаме с накинутым на голову капюшоном, и улыбнулся: чего только не придумают современные дизайнеры!

Вдруг хозяйка прикольной пижамы остановилась, прижала левую руку к груди, а правой попыталась опереться о стоящую вдоль стены каталку и… стала падать. Каталка лязгнула, задребезжала и поехала. Ноги женщины подогнулись. Олег рванулся вперёд и успел подхватить её, не дал упасть на твёрдый пол.
– Что такое? – Окунев осторожно опустил женщину на пол, поддерживая ладонью голову и с тревогой вглядываясь в бледное, совсем юное лицо.
Глаза девушки были закрыты, показалось, она не дышит. Олег прижал пальцы к её шее и ощутил слабое и очень частое биение сосуда, явно больше двухсот ударов в минуту. Обморок! Просто обморок на фоне какой-то аритмии.
– Таня!! – крикнул он, не отрывая взгляда от бледных до синевы губ несчастной, поднял её на руки и уложил на ближайшую кушетку. Правой ладонью осторожно похлопал девушку по щеке, а большим пальцем левой стал мягко массировать точку на тонкой изящной шее. – Ну-ка, приходим в себя и дышим, дышим!

В нескольких шагах от них стали собираться люди, преимущественно пациенты, привлечённые любопытством. Бледные, с голубоватыми прожилками веки дрогнули, и больная открыла глаза… На Окунева как будто дохнуло июльским тёплым ветром. Он невольно почувствовал ароматы цветущего летнего луга, уловил стрёкот невидимых насекомых в высокой траве и увидел синие-синие брызги васильков вокруг… Лицо девушки, напомнившее Олегу эльфийскую принцессу из какой-то детской сказки, к счастью, уже не было таким мертвенно бледным. На щеках медленно проступал лёгкий румянец. Она глубоко вздохнула и уставилась на своего спасителя, изумлённо подняв брови:
– Кто вы? – прошептали нежные губы.
– Я доктор Окунев Олег Владимирович, – механически представился он, продолжая прижимать пальцы к шее пациентки и с удовлетворением отметив, что пульс приходит в норму.
– Не может быть, – выдохнула больная, продолжая рассматривать его так, будто видела перед собой космического пришельца.
– Почему же? – возразил Окунев. – Так и есть на самом деле. Хотите, я вам паспорт покажу?

Девушка отрицательно качнула головой и неуверенно протянула руку, коснулась кончиками пальцев его плеча, словно ища подтверждения, что он реальный человек, а не видение.
Прибежала медсестра Татьяна и сунула доктору тонометр и фонендоскоп. Давление всё ещё было низким, но не настолько, чтобы вызывать опасения. Олег Владимирович вздохнул с облегчением.
– Как вас зовут? – спросил он, возвращая тонометр медсестре.
– Лиза. Лиза Самарина. У меня синдром ВПВ.
– Ясно, – кивнул доктор, нащупывая пульс на её запястье. – И часто у вас такие приступы?
– Нет. Примерно раз в полгода. Но в последнее время стала в обмороки падать. Весной приступ возник, когда я дорогу переходила в неположенном месте. Там до пешеходного перехода очень далеко. Ну я и решила нарушить правила, перейти, пока машин нет. И упала прямо посреди дороги, отключилась… Пришла в себя почти под колёсами грузовика. Не знаю, как он успел вовремя затормозить! Водитель выскочил, наорал на меня, сказал, что из-за такой дуры, как я, не хочет садиться в тюрьму. Как ему было объяснить, что во всём приступ виноват?
– Да, – согласился Олег, – в той ситуации водитель вряд ли бы понял. Но нарушать правила дорожного движения всё-таки не стоило.

Вскоре больная совсем пришла в себя, и он помог ей дойти до палаты и лечь в постель.
– Вы полежите сегодня, Лиза, – посоветовал Окунев, – отдохните. Кто ваш лечащий врач?
– Профессор Зимин.
– Я ему сообщу о приступе, и он к вам подойдёт.
  Олег убедился, что жизни пациентки больше ничто не угрожает, попрощался и пошёл искать своего Давыдова из одиннадцатой палаты, краем сознания заметив, что ему как-то немного жаль покидать этот июльский луг с россыпями синих васильков.

***
Лиза лежала на жёсткой больничной кровати и смотрела в потолок, а перед её мысленным взором стояло склонённое над ней лицо доктора с необыкновенными, удивительными миндалевидными глазами, в которых плескалась тревога. «Господи, неужели это он? – думала Лиза, и от этой мысли её сердце замирало, а не привычно скакало галопом. – Но этого же не может быть, просто не может быть!». Ощущение нереальности происходящего наполнило её душу таинственным светом.

Приступы аритмии у Лизы Самариной начались в семнадцать лет в самый неподходящий момент: когда она собиралась поцеловаться с влюблённым в неё одноклассником Тёмой Линьковым. Долгожданный поцелуй так и не состоялся, потому что Линьков струсил, увидев побледневшую и задыхающуюся возлюбленную, судорожно хватающуюся за сердце, и позорно сбежал.
Коварная болезнь будто дожидалась, когда Лиза войдёт в тот трепетный возраст ожидания великой и страстной любви. И едва на её горизонте появлялся потенциальный принц на белом коне, как возникал очередной приступ, и свидание срывалось, или кавалер, видя её в полуобморочном состоянии, терял весь свой романтический интерес. В конце концов Лиза сама стала избегать новых знакомств, не желая искушать судьбу. Она сосредоточилась на учёбе и весной прошлого года успешно закончила художественное училище и теперь преподавала живопись и композицию в детской художественной школе.

Приступы аритмии возникали не часто, но стали тяжелее, сопровождались глубоким обмороком и падением и так пугали девушку, что она потом долго приходила в себя, опасаясь даже выходить из дома в магазин за продуктами. Ведь после смерти родителей некому было позаботиться о ней.  А последний случай с чуть не задавившем её грузовиком заставил решиться на операцию.
За годы болезни Лиза обошла многих врачей, перепробовала все возможные лекарства. И в начале лечения вроде бы становилось лучше, но ненадолго. В конце концов врачи посоветовали не трусить, а пойти и прооперироваться. Ложиться под нож, конечно, очень страшно. Но это был единственный способ, способный гарантированно вернуть ей здоровье. Так она и попала на консультацию к профессору Зимину, а тот сразу подписал направление на госпитализацию.

Примерно через час после ухода доктора Окунева к ней в палату заглянул Зимин и с важным видом стал считать её пульс.
– Александр Михайлович, – поинтересовалась Лиза, – вы говорили, что моя болезнь врождённая.
– Да, душа моя, – кивнул профессор, – синдром Вольфа–Паркинсона-Уайта – это врождённая аномалия проводящей системы сердца. Попросту говоря, в вашем сердечке есть лишний проводящий путь для электрических импульсов, и в момент приступа он начинает функционировать.
– Но почему он не функционировал раньше, до семнадцати лет?
– То есть тайна великая! – произнёс Зимин торжественным голосом и убрал Лизину руку под одеяло. – Да это и неважно. Важно, что не сегодня-завтра мы введём вам через бедренный сосуд электрод в сердце и пересечём этот лишний путь, и навсегда избавим от приступов.
– Я боюсь, доктор! – пробормотала девушка, бросив на доктора жалобно-умоляющий взгляд.
– Не стоит, душа моя. Операции такие мы делаем давно и весьма успешно. Результат я гарантирую.
– А оперировать меня вы будете?
– Конечно! Кому же я ещё могу доверить столь очаровательную пациентку? Ну разве что своему лучшему ученику. Так что не волнуйтесь, а думайте о хорошем. После операции вы будете совершенно здоровы.
Профессор ободряюще улыбнулся и ушёл. А Лиза, уставившись невидящим взглядом в покрытую светло-зелёной краской стену, думала о докторе Окуневе. Она его узнала! В душе нарастала уверенность, что появление в её жизни этого человека было неслучайным, и предчувствие чего-то большого и светлого заполнило каждую клеточку тела, сделав его удивительно лёгким и воздушным.

***
Притихшая, переполненная тревогой и завёрнутая в одеяло Лиза лежала на каталке и смотрела, как мелькают друг за другом на потолке лампы дневного света. Древняя каталка грохотала и потряхивала, давая прочувствовать каждую неровность пола. В операционную её везли две молоденькие медсестры и непрерывно хихикали, и щебетали о чём-то своём, о девичьем. Лиза отрешённо подумала, что если бы они везли не живую Лизу Самарину, а её хладный труп, то всё равно так же жизнерадостно щебетали и хихикали.

Каталку остановили в длинном пустом коридоре у массивной железной двери без всяких обозначений и ушли, пообещав, что её скоро заберут. Кто? Куда? В ад или в рай?.. Лиза почувствовала себя совсем одиноко: а вдруг о ней забудут и вообще никуда не заберут? Но тут массивная дверь открылась, и медсестра в костюме вишнёвого цвета вкатила Лизу в операционную.
Страх, дрожащий внутри туго натянутой струной, уступил место удивлению: столько было вокруг сложной и непонятной техники. Над операционным столом нависал рентгеновский аппарат, с боку, подвешенные к балке на потолке, располагались в несколько рядов экраны мониторов, пока ещё тёмные. На столе лежали охапки кабелей и проводов. Лизу заставили раздеться догола и переложили на стол.
– Я что так и буду лежать совершенно голая? – испугалась Лиза.

Наверное, так чувствует себя младенец, рождаясь на этот свет: беззащитным и абсолютно беспомощным. Оставалось только довериться людям, деловито снующим по операционной с серьёзными, сосредоточенными лицами и делающими свою работу.
– Не беспокойтесь, – успокоила её сестричка, – сейчас вас укроют специальной стерильной плёнкой.
Налепив на тело девушки несколько электродов, надев на правое плечо манжету тонометра, сестра действительно укрыла её прозрачной плёнкой, оставив свободной правую ногу. Дверь в операционную скрипнула, и краем глаза Лиза заметила вошедшего мужчину в зелёном хирургическом костюме.
– Всем здравствуйте! – поздоровался доктор Окунев и прошёл мимо, направляясь в предоперационную мыться и одеваться перед операцией.

«Это он!» – со смесью радости и ужаса мелькнуло в голове Лизы. Значит именно он, а не профессор будет оперировать! И это уже было не совпадение, а Знак судьбы. И тут её бросило в краску от мысли о том, что она же совершенно голая, а плёнка прозрачная! Но голос разума успокоил тем, что стесняться тут нечего. Наверняка для хирурга она представляет сейчас лишь больное тело, которое надо лечить, а не живого человека, обладающего полом. «Скорей всего он даже не поймёт, что оперирует именно меня. Я для него просто очередной пациент». От этой мысли стало немного грустно.
Анестезиолог спросил про аллергии на лекарственные препараты, а медсестра наладила капельницу. И вскоре Лиза почувствовала, как вялость и сонливость вытесняют из тела страх. «Они умные и опытные, – успокоила она себя, – они не дадут мне умереть!». Она прикрыла на минуту глаза, а когда открыла, то увидела рядом с собой Олега Владимировича. Маска закрывала нижнюю часть его лица, серо-зелёные глаза смотрели серьёзно и сосредоточенно.
– Ну, готовы? – спросил он бодрым голосом. – Сейчас будет немного больно от укола…

***
О том, что оперировать Самарину будет именно он, Олег узнал за полчаса до операции. У профессора Зимина дома неожиданно стряслась коммунальная катастрофа, прорвало какую-то трубу, и он позвонил, попросил подстраховать на операции, пока тот ждёт ремонтную бригаду. Окунев просмотрел историю болезни пациентки и пошёл выполнять свою привычную работу, мимолётно подумав, что, видимо, это судьба – именно на его долю выпало спасти девушку в смешной ушастой пижаме.
Пока медсестра застёгивала у него на спине стерильный халат и надевала на руки перчатки, Олег вспомнил то ли ощущение, то ли видение июльского луга в синих брызгах васильков, которое вызвала в нём Лиза Самарина. Странная ассоциация! Раньше с ним такого не бывало. Он повернулся и пошёл в операционную.
Пациентка лежала на столе. За годы работы доктор Окунев насмотрелся на обнажённые человеческие тела так, что перестал различать красивые ли они или уродливые, стройные или толстые, старые или молодые. Он воспринимал тело пациента с точки зрения возможных технических осложнений операции. Не будет ли сложностей при проведении катетера по сосуду?

Тело же этой девушки, укрытое прозрачной плёнкой, вдруг показалось не просто прекрасным, а совершенным. Даже дыхание перехватило, и он понял: Бог есть, а иначе кто ещё может сотворить такую красоту? Высокая, тонкая, длинноногая, с маленькими изящными ступнями и длинными музыкальными пальцами рук, Лиза Самарина напоминала эльфийскую принцессу, загадочным образом явившуюся к ним из миров Толкиена.
Её утончённость и необычная красота вызвали в докторе Окуневе всплеск неожиданных и совершенно ненужных эмоций. Он даже тряхнул головой, чтобы вернуться в рабочее состояние. Взял в правую руку шприц с анестетиком, левую руку положил на обнажённое бедро пациентки, собираясь сделать укол, а потом ввести катетер в артерию. И не к месту подумал: «Снять бы сейчас перчатки и коснуться пальцами этой сияющей белизной кожи, наверняка шелковистой и нежной наощупь… Окунев, да что с тобой? Сосредоточься! Работать надо!». Он даже нахмурил брови и сцепил зубы, чтобы удержать себя в привычных рамках, не дать уплыть по волнам фантазии, возмутительной, вредной, опасной фантазии.

– Ну, готовы? – спросил он нарочито бодрым голосом и начал операцию.
В полудрёме, вызванной успокоительными, поступающими через капельницу в вену, Лиза не отрываясь смотрела на профиль своего доктора, наполовину спрятанный за медицинской маской, но всё равно очень красивый профиль, на длинные густые ресницы, на сдвинутые в напряжённом внимании брови. Взгляд же доктора был прикован к экранам мониторов, которые Лиза видеть не могла, – их загораживал от неё рентгеновский аппарат, – только чувствовала манипуляции на своём правом бедре.
А Олег Владимирович, выполняя сложнейшие, ювелирные по точности движения электродом, расположенном в глубине сердца Лизы, изо всех сил старался причинять как можно меньше боли, чтобы бедная девочка не страдала. Отчего-то это было для него очень важно. Она и так ведь уже натерпелась за свою недолгую жизнь.
– Вот и всё! – наконец сообщил доктор и предупредил: – Сейчас будет немного неприятно, пока вытаскиваю электрод.
– Уже всё? – удивилась Лиза. Ей казалось, что время остановилось, и операция будет идти вечность.
– Всё. Ближайшие 12 часов вы должны лежать и ни в коем случае не шевелить правой ногой. Это важно, – предупредил доктор и впервые за всё время операции взглянул ей в глаза.

… Окунев даже моргнул, так на него снова повеяло летом, знойным июльским полднем с жужжащими в цветах насекомыми, с трелью жаворонка в небесной выси. «Просто глаза у неё синие, как васильки», – попробовал он себя успокоить, но не помогло. В Лизе Самариной было что-то необыкновенное, магическое. «Может, она колдунья и чары наводит?». Но Окунев был материалистом до мозга костей и не верил ни в какие чары. Тогда в чём причина? Чтобы не задавать себе этих вопросов он поскорее отвёл взгляд и сосредоточился на перевязке места ввода катетера. Так было спокойнее.

***
Обычно Олег дважды навещал своих пациентов после операции: часов через пять и на следующий день. К Лизе Самариной он пришёл через час, между двумя операциями.
– Как самочувствие? – спросил строгим голосом, остановившись возле её кровати. А сердце в груди сжалось от сострадания: личико девушки было бледным, измученным.
– Нормально, доктор, только спина болит. Я не смогу пролежать неподвижно двенадцать часов.
– Надо потерпеть, Лиза, ведь осложнения нам не нужны.

Он так и сказал: «нам», потому что всё больше и больше чувствовал сопричастность с судьбой этой девочки. Уже выходя из палаты, понял: «Она напоминает мне полевой цветок, нежный, на тонком стебельке, тянущийся к солнцу. Отсюда ассоциация с летним лугом». И разозлился. Разозлился на себя за то, что слишком много думал о ней, непозволительно много в ущерб другим пациентам. Форменное безобразие и безответственность! А чувствовать себя безответственным было неприятно.

Уже закончив работу, Окунев шёл по коридору второго хирургического отделения с твёрдым намерением пройти мимо палаты номер восемь, где лежала Лиза. Но неведомая сила затормозила его уверенный шаг и развернула, а дверь палаты, казалось, сама собой распахнулась перед ним. Юная пациентка лежала на левом боку, слегка согнув ноги в коленях.
– Это кто ж вам разрешил сгибать правую ногу?! – притворно-строго пробасил Окунев.
Девушка тут же повернулась на спину и уставилась на него с виноватым видом.
– Я не сгибаю. Просто уже все бока себе отлежала, а на спине вообще лежать не могу.
– Давайте посмотрим вашу ногу, – покачал головой Олег, сурово сдвинув брови.

Откинув одеяло, Лиза показала замотанную бинтом в верхней части бедра ногу. Окунев склонился над ней и тут сделал то, чего никогда бы не сделал, будь он в трезвом уме и твёрдой памяти: протянул руку и провёл ладонью по нежной, шелковистой коже, восхитительно тёплой и мягкой. Сердце сделало непонятный кульбит в груди и застучало в ускоренном темпе. «Дурак! – обругал себя Олег, отдергивая руку, точно обжёгся. – Этак я сам себе заработаю аритмию и попаду на стол к профессору Зимину в качестве пациента. Нет, мне не сердце, мне мозги лечить надо. Сходить что ли к нейрохирургам на третий этаж?».

Весь следующий день он успешно боролся с собой, отгоняя мысли о Лизе, как рой навязчивых пчёл. Он оперировал, наблюдал больных, консультировал, заполнял истории болезней, и даже мужественно прошёл мимо, не остановившись, заметив девушку в коридоре у окна. В конце концов он был категорически против всяких неуставных отношений между врачами и их пациентами, как и между врачами и персоналом больницы. Да и не было в этой Самариной ничего особенного: да, высокая и тоненькая, да, с маленькими изящными стопами, как у ребёнка, с чистыми васильковыми глазами и веснушками на носу, бледными, почти незаметными веснушками. От воспоминания об этих веснушках Окунев невольно улыбнулся и понял, что пропал, совсем пропал!

Надо было признаться самому себе, что не сможет он жить спокойно, если они с Лизой вот так разойдутся каждый своей жизненной дорогой. Что-то бесконечно важное он потеряет, а потом никогда не найдёт, если отпустит девушку от себя. Он проворочался с боку на бок половину ночи без сна, пытаясь придумать благовидный предлог для продолжения общения. Предлоги придумывались в большом количестве, но все казались один глупей другого.

С постели он вскочил на час раньше обычного и заметался по квартире в тревожной суете. Прибежал на работу и был тут же пойман профессором и препровождён в операционную помогать на сложной, рискованной операции новому пациенту. По закону подлости весь день оказался до краёв заполнен кучей неотложных дел. А когда он наконец подошёл к палате номер восемь и с замирающем сердцем распахнул дверь, на месте Лизы лежала совершенно незнакомая пожилая женщина.
– А Самарина где? – растерянно спросил он у обитателей палаты.
– Так её ещё утром выписали.
– Ясно, – буркнул Олег и закрыл дверь, медленно пошёл по коридору, приходя в себя от неожиданного известия.
«Вот ведь кретин! – костерил себя Окунев, – совсем забыл, что её могут выписать, ведь всё прошло без осложнений. И что теперь делать?». А делать что-то было необходимо, он это чувствовал. Подошёл к сестринскому посту и попросил у дежурной медсестры:
– Полина, мне нужна история Самариной из восьмой палаты.
– Так её же утром выписали, – девушка удивилась и непонимающе уставилась на доктора.
– Я знаю, но мне нужна история болезни. Принеси, пожалуйста.

Ей показалось, или доктор бросил на неё заинтересованный взгляд? Наконец-то! Вот уже несколько дней Полина старательно строила Окуневу глазки, перед выходом на работу наносила яркий макияж, надевала модный рабочий костюм, выгодно подчёркивающий все достоинства её стройной фигуры. Услышав просьбу, девушка вытянулась, вскинув подбородок, и шутливо отсалютовала:
– Слушаюсь, товарищ начальник! Будет исполнено.
Окунев недоверчиво хмыкнул, повернулся и пошёл по коридору быстрым шагом. А Полина Ермолаева заметалась в поисках зеркальца и расчёски: надо было срочно навести лоск. Она точно знала, что нужную доктору историю болезни недавно забрала в свой кабинет старшая медсестра, чтобы оформить все документы и отнести в архив, как было принято на отделении. Но говорить об этом Олегу Владимировичу Полина не собиралась. Ей выпал шанс, которым необходимо было воспользоваться.

Спустя полчаса Полина поймала доктора Окунева в коридоре напротив ординаторской.
– Принесла историю? – спросил он и посмотрел с надеждой, как будто это было для него крайне важным.
– Нет, Олег Владимирович, – вздохнула девушка и с виноватым видом опустила длинные ресницы, – её нигде нет. Я и на посту всё пересмотрела, и в сестринской, и в кабинете Клары Васильевны. Истории нигде нет. Её, наверное, уже в архив сдали.
– Не может быть, – тряхнул головой Окунев, отказываясь верить. – Никогда такого не было, чтобы историю сдали в архив в день выписки. Обычно она ещё несколько дней валяется у Клары Васильевны, пока её не оформят.
– Тем не менее её там нет, – девушка развела руки в стороны, словно говоря: «Я же ни в чём не виновата». – Но если хотите, можно пойти в архив и поискать там. Только одна я не пойду, там темно и страшно. Пойдёмте вместе! Так будет быстрее.

Ермолаева уже представила себе, как они с Окуневым входят в мрачное полуподвальное помещение больничного архива, безлюдное, пыльное, сплошь заставленное длинными стеллажами с папками. В папках хранятся истории пациентов с разных отделений, пронумерованные и подшитые, чтобы легко было найти по году и месяцу госпитализации. Вот они замирают в дальнем углу архива, вдыхая бумажную пыль. Они так близко друг от друга, что невидимое облако аромата духов Полины окутывает обоих, невольно пробуждая желание в молодом докторе. Он смотрит на неё затуманенным взглядом. На потолке лампа дневного света шипит и подмигивает, словно намекая на что-то. Вдруг свет совсем гаснет, и архив погружается в таинственный сумрак, пряча двоих от всего остального мира. И Олег, устав бороться со своими желаниями, притягивает её к себе, прижимает и начинает целовать…

Полина даже зарделась от столь приятных мыслей. Но голос доктора вернул её с высот разгулявшейся фантазии.
– Пойду сам поищу у старшей медсестры, – и ушёл, оставив Полину разочарованно вздыхать.
Сжигаемый внутренним огнём нетерпения, Олег бросился на поиски. Солидная интеллигентная Клара Васильевна, обнаруженная им в своём кабинете за заваленным документами столом, сняла очки и, покусывая дужку, посмотрела на доктора Окунева так пристально, словно видела его насквозь, и все тайные движения его души были перед ней как на ладони.
– Клара Васильевна, мне нужна история Самариной Елизаветы.
– Возьмите, Олег Владимирович, там на подоконнике. Я ещё не сдала её в архив.
Никогда в жизни он не испытывал такого облегчения, взяв в руки тоненькую историю с именем и фамилией той, что оказалась для него важнее всего на свете. Вот номер мобильного телефона, который он и искал! Судьба не дала оборваться тонкой ниточке, связавшей их. Совершенно забыв о Кларе Васильевне, Окунев бесцеремонно порылся на её столе, нашёл карандаш и маленький листок бумаги и быстро переписал ряд цифр, даже не попытавшись как-то объяснить свои действия. Выскочил из кабинета старшей медсестры, забыв поблагодарить и попрощаться. Умудрённая жизнью Клара Васильевна только продолжала задумчиво покусывать дужку очков и улыбаться своим мыслям.

Но радость от обретения заветного номера быстро прошла. «И что я ей скажу? – подумал Окунев, чувствуя, как греет его маленькая бумажка с номером телефона, засунутая в нагрудный карман рабочего костюма. – Лиза, я уже успел соскучиться и безумно хочу тебя увидеть? Нет, так же нельзя!». Он медленно шёл по коридору, погрузившись в раздумья, вышел на лестницу и тут же наткнулся взглядом на больного, обмотанного проводами, тянущимися к его груди из надетой через плечо небольшой кожаной сумочки. «Суточный монитор!!» – решение пришло, как озарение, осветив всё вокруг ярким солнечным светом.

Больше часа он мысленно составлял речь, крутя в руках свой мобильник. Он уже выучил наизусть заветный номер, но всё никак не мог решиться набрать его. Надо же, вроде трусом никогда не был. Даже на сложных операциях спокойно шёл на риск, если другого выхода не оставалось. А тут вдруг… Олег глубоко вздохнул, выдохнул и нажал кнопку вызова.
– Алло! – от знакомого голоска в сердце плеснула такая радость, что он на несколько секунд потерял дар речи, и ответил только после повторного «Алло!».
– Здравствуйте, Лиза, это доктор Окунев. Я вас оперировал, помните?
– Конечно, помню, Олег Владимирович, – усмехнулась девушка, и он тут же почувствовал себя полным идиотом, – после операции-то прошло всего два дня.
«А мне показалось, что целая вечность!» – мог бы сказать Олег, но не посмел.

– Как ваше самочувствие?
– Прекрасно, никакой аритмии.
– Это надо проверить. Я и звоню, чтобы пригласить вас на контрольное обследование через две недели. Вам нужно будет провести суточное мониторирование ЭКГ. Сможете подъехать в клинику пятнадцатого числа прямо с утра? Я договорюсь в кабинете функциональной диагностики.
– Конечно смогу, доктор! Я обязательно приеду.
На том и договорились. Олег вежливо попрощался и нажал отбой. После разговора в душе осталась смесь радости и разочарования. Олег Владимирович, доктор… Он для неё только доктор, сделавший сложную операцию. Между ними была невидимая, но непреодолимая стена, в упрочение которой он и сам вложил не мало сил. А теперь мучился, но не знал, как эту стену разрушить.

***
Две недели – много это или мало? Мало, если каждый день заполнен важными и неотложными делами, если не успеваешь выполнить всё задуманное, если на тебя валятся, как из рога изобилия, ежедневные сложности и проблемы. И очень много, если ждёшь встречи, вспоминая каждую свободную минуту её взгляд, её голос, её улыбку… Миллион раз Окунев отругал себя за им же придуманный срок – две недели. Почему именно столько? Мог бы пригласить её на обследование через неделю, через три дня, через день. Но голос разума, звучавший в последнее время всё тише и тише, требовал соблюдения приличий. И Олег мучился, но терпел.

Лиза приехала вовремя и скромно сидела под дверью ординаторской, ожидая своего доктора. Вот в конце коридора появилась высокая фигура Окунева и пошла ей навстречу. Лизе показалось, что, заметив её, доктор ускорил шаг.
– Доброе утро, Лиза, – сказал он деловым тоном, даже не улыбнувшись. – Пойдёмте, я вас отведу на обследование.
Подробно расспросив девушку о самочувствии после операции, Окунев оставил её возле кабинета функциональной диагностики и, дежурно попрощавшись, ушёл, напомнив, что ей придётся приехать и завтра, чтобы снять установленный сегодня монитор. Весь его вид говорил о крайней занятости.

«Странно, – думала Лиза, расстроившись, – ведь он же специально вызвал меня на это обследование, и даже толком поговорить не захотел…». Она точно помнила слова профессора Зимина перед выпиской из больницы, что контрольное суточное мониторирование ЭКГ надо будет непременно сделать через три месяца после операции, не раньше. И два дня ждала, настроившись всеми органами чувств, как высокочувствительная антенна, лишь бы не пропустить сигнал вселенной. Сигналом оказался звонок Окунева. Глядя на незнакомый номер на экране телефона, Лиза откуда-то знала, что это Олег, чувствовала сердцем. И нет в этом ничего необычного! Теперь сердце всегда и везде будет чувствовать доктора, его исцелившего.

А Олег, оставив девушку у кабинета перед обследованием, шёл по коридору, ощущая, как силы покидают его. Сердце в груди бухало, словно церковный колокол, в коленях скапливалась неприятная ватная слабость. Завернув за угол так, чтобы больше не попадать в поле зрения девушки, он остановился и обессиленно привалился спиной к стене. Почему, почему он не поговорил с ней нормально, по-человечески? Так бездарно использовать с трудом добытый шанс на продолжение отношений! Идиот, кретин! Не было в русском языке более беспощадных эпитетов, которые он не обрушил бы на свою голову, обвиняя за трусость. Успокоил же себя тем, что Лиза всё равно завтра приедет снимать монитор. Вот тогда они и поговорят. Он объяснит ей, какие лекарства лучше принимать… Чёрт, он же вылечил её окончательно и бесповоротно! Приступов аритмии больше не будет. Никакие лекарства теперь не нужны.

Но, как известно, если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Назавтра Олег застрял на первой же операции. Ничто не предвещало трудностей, но проблемы начались уже при введении катетера в сосуд. Потом возникли непредвиденные осложнения, так что пришлось звать на помощь Зимина. В итоге Олег вышел из операционной через четыре часа совершенно вымотанным.
Лизы у кабинета функциональной диагностики, конечно, не было, и возле ординаторской не было. Медсестра, занимавшаяся мониторами, сказала, что Самарина давно ушла, а её монитор скоро будет расшифрован. Окунев обречённо вздохнул и попросил передать результаты обследования ему лично. Всё в этот дурацкий день было против него!

Уставший и вконец расстроенный, он вошёл в ординаторскую и сразу заметил странный предмет на кресле возле своего стола. Там стоял довольно большой белый полиэтиленовый пакет. Он замер на пороге в нерешительности, пытаясь понять, что это такое. Из угла кабинета раздался голос Максима Владиславовича – Макса, коллеги и друга:
– Олег, это тебе подарок от твоей пациентки Самариной. Она заходила и просила передать.
В груди что-то дрогнуло, и сердце застучало быстрее. Окунев подошёл и взял в руки пакет. Внутри оказалась картина в тонкой деревянной рамке, написанная маслом. Он осторожно вытащил ещё пахнущий красками холст и замер, перестав дышать от потрясения… Перед его глазами раскинулся цветущий июльский луг с синими брызгами васильков. Он почувствовал полуденный зной и тёплый ветер, ласкающий высокие сочные травы, услышал жужжание насекомых и трель жаворонка в высоком небе… Но этого не может быть, просто не может быть! Он держал в руках точное изображение своего собственного видения. Летний пейзаж казался таким воздушным и объёмным, что Олег даже потрогал кончиками пальцев поверхность холста, ощутив плотные, ребристые мазки масла.

– Классная картинка! – Макс высунулся из-за плеча Олега и с интересом рассматривал подарок. – У художника-то настоящий талант.
– Да, талант, – рассеянно кивнул Окунев, положил картину обратно в пакет и бросился в коридор, на бегу доставая из кармана телефон.
В дверях столкнулся с Полиной Ермолаевой, чуть не уронив девушку, но даже не извинился. Медсестра бросила ему в спину осуждающий взгляд, невольно подслушав телефонный разговор. По дрожащему в голосе доктора нетерпению и радости было ясно, что все её попытки обратить на себя внимание будут напрасны. Он звонил той, что составляла центр его вселенной.

– Лиза! – воскликнул Олег едва на том конце линии откликнулись, – Лиза, мне так жаль, что я задержался на операции и не смог увидеть вас! Ваша картина – это что-то невероятное, потрясающее!
– Ну что вы, Олег Владимирович, обычный пейзаж. Просто мне хотелось отблагодарить вас. А так как я художник, то выбрала одну из своих картин и привезла вам. Значит вам понравилось?
– Лиза, я сначала хотел пойти к сестре-хозяйке и попросить у неё молоток и гвозди, чтобы повесить у себя над столом в ординаторской, но передумал, решил повесить дома на самом видном месте, чтобы просыпаться утром и сразу видеть эту красоту.
Девушка счастливо засмеялась. А у Окунева зазвенело и затрепетало внутри, будто её звонкий и нежный, как колокольчик, смех попал в него и теперь жил там, в груди, прямо возле сердца.
– Я рада, что мой скромный подарок понравился.
– Лиза, а у вас ещё есть картины? – спросил Олег, отбрасывая все сомнения и страхи.
– Да, очень много! Я люблю рисовать.
– Как бы мне хотелось посмотреть их…
– Я с удовольствием покажу вам свои работы. Приезжайте ко мне в гости, заодно угощу вас чаем с травками. Правда я живу в пригороде, довольно далеко.
– Даже если вы живете на краю света, Лиза, я всё равно приеду… чтобы посмотреть ваши картины.
С работы он не шёл, а летел, прижимая к груди драгоценный подарок в большом полиэтиленовом пакете. Он мысленно повторял мгновенно запомнившийся адрес Лизы и предвкушал муку мученическую – пережить три дня до субботы, когда они наконец встретятся.

***
Окунев вёл машину, следуя указаниям навигатора, а сердце его бежало впереди, лучше всякого компаса указывая верный путь. Оказалось, что Лиза Самарина жила в пригороде, в частном секторе, где старые деревянные домики утопали в зелени садов. Окунев мысленно усмехнулся: конечно, эльфийские принцессы просто не могут жить в безликих бетонных башнях современных жилых комплексов.
«Вы приехали!» – сообщил навигатор приятным женским голосом. Олег заглушил мотор возле невысокого деревянного заборчика, любовно выкрашенного в голубой цвет. От калитки вглубь участка вела выложенная тротуарной плиткой дорожка, с двух сторон обсаженная цветами. Он выбрался из машины и с замирающем сердцем подошёл к калитке.

Старые яблони почти до земли клонили густые ветви, как будто старались спрятать, укрыть от мира довольно большой деревянный дом. Олег сразу вспомнил, как в детстве они с братом проводили каникулы вот в таком же доме, который каждый год снимали родители на лето и отправляли туда сыновей под надзор строгой бабушки. Лизин дом тоже был старым, солидным, добропорядочным, родом, наверное, из семидесятых годов прошлого века. Следы безжалостного времени проглядывали со всех сторон: вот чуть подгнившая нижняя ступенька крыльца, облупившаяся краска на ажурных наличниках, треснутое стекло в оконной раме застекленной веранды. Но все равно в этот дом хотелось зайти. Предчувствие доброго домашнего тепла и уюта поселилось в душе гостя.

Он толкнул калитку и решительно направился к крыльцу. Не успел дойти пары шагов, как входная дверь распахнулась, и навстречу ему выскочила хозяйка. Они оба замерли, не отрывая друг от друга взглядов.
– Вы приехали?!
– Здравствуйте, Лиза.
– Сложно было найти дорогу?
– Совсем нет! Мне помог навигатор.
– А я переживала, что вы заблудитесь, пока доберётесь в этакую глушь, – глаза её при этом сияли, как две голубые звезды.
– Я бы и сам не отказался поселиться в такой глуши. Тишина, покой, зелень кругом, чистый воздух. – С трудом оторвав взгляд от её сияющих глаз, Окунев сделал жест рукой, указав на сад и клумбы с цветами: – Какая у вас тут красота!
– Да. А ещё у нас есть озеро недалеко. Я вам потом покажу. Проходите, пожалуйста! – и распахнула перед гостем дверь.
Внутри дом оказался таким же солидным и добропорядочным, как и снаружи. Старая, советских времен, мебель, уютные половички на крашенном полу, абажуры с бахромой на давно вышедших из моды лампах, тяжёлые портьеры на окнах. Было ощущение, что в доме живёт большая дружная семья, твёрдой рукой управляемая дедушкой–генералом в отставке или профессором университета. Олег прислушался, но в доме стояла тишина.

– А ваши близкие…
– Я живу одна, Олег Владимирович, – сообщила Лиза, проводя гостя в уютную гостиную с накрытым к чаю столом. Кружевная скатерть, изящные фарфоровые чашки, на заварном чайнике сшитая из разноцветных лоскутков и ватина курица с ярко-красным гребешком. От этой курицы Олегу стало так хорошо и радостно, что он невольно улыбнулся. – Раньше, много лет назад, мы всей семьей жили в этом доме: бабушка с дедушкой, мои родители, я, мамина младшая сестра. А потом бабушка с дедушкой умерли, я ещё в школе училась, тётя вышла замуж и эмигрировала в Германию, потом папа умер от инфаркта. Его не успели довезти до больницы. «Скорая» застряла в пробке. А пять лет назад мама попала под машину, когда возвращалась с работы. С тех пор я одна.
Олег бросил взгляд на девушку. Ему мучительно захотелось подойти и обнять её, прижать к сердцу, чтобы дать почувствовать: он рядом, он не оставит её одну, теперь не оставит! Но поборол неожиданное и неуместное желание. Вместо этого спросил:
– А эти картины ваши?
В простенках между окнами висели небольшие, но совершенно очаровательные пейзажи, которые хотелось долго-долго рассматривать: шумливая речка в пологих зелёных берегах, лесная опушка, залитая утренним солнцем, цветущий куст пионов у крыльца.
– Да. Я с детства любила рисовать, вот и пошла учиться на художника. Теперь преподаю в нашей художественной школе, учу детей живописи и композиции, заодно и сама пишу под настроение.

– Вы очень талантливы, Лиза.
Девушка слегка покраснела от приятной похвалы и вдруг встрепенулась:
– А хотите, я покажу вам свою мастерскую?
– Да, конечно, с удовольствием.
Они пошли сначала в сумрачный тесный коридор, потом поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Поднимаясь по ступеням, Олег прислушался, ожидая недовольного, по-стариковски ворчливого скрипа. Пришёл чужак! Но лестница не ворчала, ступени под его тяжестью словно спели хором гимн, приветствуя гостя, и он понял, что дом его принял.
Под крышей оказалась большая просторная комната, освещённая с двух сторон тёплым вечерним светом, льющимся сквозь полукруглые окошки. Все стены были сплошь завешаны картинами, холсты располагались на трёхногих подставках, были просто прислонены к стене и стояли на полу. В воздухе витал запах масляных красок и растворителя.

– Да у вас тут как в музее! – восхищённо заметил Окунев, окинув взглядом всё пространство мастерской. Ему здесь нравилось.
Лиза стояла рядом, в двух шагах и, обхватив себя руками за плечи, словно поддерживая, не давая возможности удариться в панику, напряжённо следила за ним взглядом. А Олег стал рассматривать полотна.
Это были совсем другие картины, не похожие на те пасторальные пейзажи, что висели на стенах в гостиной. Он как будто заглянул в неведомый и необычайно притягательный иной мир. Вот старое разрушенное, как после бомбёжки, здание. Зияющие провалы окон, битый кирпич устилает площадку перед домом. А посреди площадки растёт дерево, покрытое ярко-зелёной густой листвой. Невероятное дерево! Оно словно символ вечной жизни посреди мёртвой улицы.
А вот фантастический лес с необычными, очень яркими растениями, похожими на цветущие лианы. И невольно кажется, что это вовсе не растения, а живые существа, наделённые душой и разумом.

 Берег моря или озера с прозрачной водой. Семейство оленей пришло на водопой и склонилось над водной поверхностью. А из воды, словно искажённое в зеркале отражение, на них смотрит такое же семейство диковинных огромных рыб, отдалённо напоминающих дельфинов. Соприкосновение двух миров, с интересом изучающих друг друга. И в этом соприкосновении нет никакой агрессии, только неподдельный интерес, желание понять, изучить.

Олег оторвался от картин и посмотрел с удивлением на художницу.
– Это другая планета?
– Не знаю, – девушка пожала плечами, – после смерти мамы я стала видеть странные образы, что-то вроде видений или просто фантазии. Чаще это происходит ночью, во сне. Но, если обычные сны быстро стираются из памяти, то эти видения очень яркие и стойкие. Я беру краски, кисти и просто воплощаю на холсте то, что вижу перед своим мысленным взором. А что это – я не знаю.
– По-моему, потрясающе, – пробормотал Олег, переходя к следующей картине.
На ней была изображена лежащая на земле девушка. Глаза её были закрыты, лицо очень бледное, с отпечатком страдания. А над ней склонился мужчина с большими крыльями за спиной. Откуда-то сразу было ясно, что этот человек не даст ей умереть, спасёт её. Окунев всмотрелся в лицо ангела и онемел: большие серо-зелёные глаза необычной миндалевидной формы были ему хорошо знакомы, да и другие черты лица. Он перестал дышать и прижал руку к груди, ощутив, как тревожно внутри забилось сердце.

– Узнаёшь? – прозвучало рядом, и Олег обернулся.
– Это же…
– Да, это ты, Олег, – кивнула Лиза и мягко улыбнулась. – Посмотри на дату внизу картины.
Он пригляделся и разобрал несколько цифр, выведенных синей краской в правом нижнем углу.
– Пять лет назад?..
– У меня тогда впервые случился тяжёлый приступ аритмии. Я потеряла сознание и упала там внизу, в коридоре. Я почти умерла и вдруг увидела над собой эти глаза. Уже соскальзывая в чёрную бездну, я ухватилась за этот взгляд, как за спасительную нить и выбралась, выжила, пришла в себя. И так чётко запомнила спасшего меня ангела, что на следующий же день стала рисовать. Теперь представляешь, ЧТО я испытала, когда увидела тебя, склонившегося надо мной в больничном коридоре?..

– Невероятно! – прошептал Олег и взял Лизу за руку, глядя в её синие, как васильки на июльском лугу, глаза.
– Кто знает, что вероятно, а что – нет? В этом мире нет ничего случайного. Все события происходят тогда, когда должны произойти, какими бы невероятными они не казались. Вот я тебя и нашла, через много лет, но нашла.
Лиза сделала шаг и обняла его, прижавшись щекой к его плечу.
– Но я же не ангел, – тихо произнёс Олег, осторожно, неуверенно обнимая хрупкую фигурку девушки, вдыхая нежный запах её волос.
– Откуда ты знаешь?
– У меня крыльев нет.
Лиза подняла голову и с улыбкой посмотрела в его глаза.
– Как же нет? Вот же они, – и покрепче прижалась к нему, погладив ладонями по спине, – просто ты их пока не чувствуешь. Ничего, я научу тебя чувствовать крылья!
Они ещё долго стояли обнявшись, с изумлением осознавая, что каким-то чудом всё-таки встретились, нашли друг друга в бессчётном количестве миров, рассыпанных по просторам вселенной. И доктор Окунев мог бы поклясться, зарывшись носом в пушистую макушку своей инопланетянки, что чувствует, отчётливо чувствует, как между лопаток у него прорастают крылья.

Дарья Щедрина.

Views: 337