«Пора вставать!» – бодро пропел будильник смартфона. Я протянул руку, чтобы выключить назойливое устройство, но промахнулся и уронил с тумбочки популярный бестселлер, который уже полгода читаю на ночь. Толстая глянцевая книга, в которой я одолел от силы двадцать страниц, гулко стукнулась об пол. Моя жена Лора, не просыпаясь, что-то недовольно пробормотала, повернувшись на другой бок. Телефон продолжил жизнерадостно играть побудку. Я поскрёб выросшую за ночь щетину и понял, что новый день неизбежно грянул. Яркое сновидение, которое подсознание любезно подсунуло мне под утро, помахав лёгкими крылышками, прощебетало: «До завтра!» – и испарилось, оставив меня в суровой действительности.
Я посмотрел на Лору. Она крепко спала, улыбалась, посапывала, подрагивала веками и подёргивала стройной ногой, вылезшей из-под одеяла.
«Как наш кот, Джинджер, – невольно подумал я. – Джинджер частенько охотится во сне за мышками: дрожит, стонет и трясёт лапами. Интересно, на кого охотится Лора?»
Я прижался к жене и стал совершать обход её тёплого тела нежными прикосновениями и поцелуями, но Лора пребольно ткнула меня локтем в живот: «Прекрати, а то я опоздаю на работу. Свари кофе».
Вот так всегда. Никакой теплоты и нежности от жены вовек не дождёшься. Я неохотно встал, нарочито шаркая ногами и отчаянно зевая, протопал в кухню. На кухонном столе, недовольно похлёстывая себя по бокам пушистым хвостом с белым кончиком, восседал Джинджер. Яркие зелёные глаза кота смотрели на меня с нескрываемым презрением. Джинджер отлично знал, что на столе сидеть нельзя, однако нахально пренебрёг запретом и теперь наблюдал за моей реакцией.
Я включил кофеварку, достал из холодильника яйца, свежий сыр, абрикосовый джем, из шкафа – тосты и багет, и стал обдумывать утреннее меню. Джинджер требовательно мяукнул. Он ждал порцию утренней еды.
– Сначала слезь со стола, – посоветовал я.
Джинджер дёрнул ухом, зевнул, развалился во всю длину упитанного рыжего тела и сделал вид, что уснул. Я невозмутимо продолжал готовить завтрак: включил кофеварку, сунул апельсин в соковыжималку, зарядил тостер, поставил подогреть круассаны. Готовка для современного человека давно свелась к тому, чтобы правильно поместить исходный продукт в нужный прибор. Я виртуозно справлялся с нехитрыми действиями, в отличие от моего друга Поля, для которого любое устройство сложнее чайника казалось космической ракетой.
Вскоре по кухне поплыл горьковатый аромат кофе и сливочный запах тёплых круассанов. Джинджер принюхался, открыл один глаз, вопросительно поглядел на меня, но я не реагировал.
Когда все приборы одновременно засигналили на разные голоса, в кухню вошла Лора. Она не прогнала грубо нарушившего домашний устав Джинджера, а обратилась ко мне.
– Что это? – обличительно вопрошала Лора грозным обвинительным тоном, показывая мне какую-то розовую тряпку.
Я недоуменно смотрел на нее:
– Милая, я не знаю. Столкни со стола обнаглевшего кота и садись завтракать.
Лора брезгливо растянула тряпку в треугольник и помахала перед моим носом:
– Чьи это трусы? – взвизгнула она.
– Твои? – неуверенно предположил я.
– Какая пошлость! – возмутилась жена. – Я не ношу розовые стринги!
– Детка, не кричи, – поморщился я. – Ты разбудишь Шарлотту, а у нее начались каникулы. Кстати! – мне в голову пришла идея. – Это трусы нашей дочери. Где ты их нашла?
– Под кроватью. Полезла поднимать твою упавшую книгу и увидела это! – ответила жующая Лора, цапнувшая между делом ломтик сыра.
– Значит, Шарлотта заходила к нам в спальню, примеряла твои наряды, ты ведь знаешь, как ей хочется поносить вечерние платья, и зачем-то сняла трусы. Может быть, они просвечивали, или что-то ещё, – успокоительно сказал я.
– Шарлотта не носит кружевные стринги, ей всего тринадцать, и она ещё ребенок! Я сама покупаю дочери полезное хлопковое бельё. Так что найди другую отговорку! – не унималась Лора.
Я не стал ей говорить, что несколько раз видел, как Шарлотта целовалась с одноклассником Николя, провожавшим её из кинотеатра, а напрягся, подумал и выдал гипотезу:
– Кармелита?
Кармелитой звали домработницу, приходящую убирать дом несколько раз в неделю.
– Ты сошёл с ума? Трусы очень недешёвые, новая коллекция Lise Charmel^Бренд дорогого французского белья^. Их явно носила какая-то молодая фифа. Кармелите не по карману такое дорогое белье. И они не налезут на её задницу, – отвергла Лора моё предположение.
Я не чувствовал за собой никакой вины и молчал, не зная, что ещё можно сказать. Конечно, за мной числились грешки. Как истинный француз, я периодически заводил короткие, ни к чему не обязывающие интрижки. Но я никогда не приводил девушек домой. В зависимости от семейного статуса девицы, мы снимали гостиницу или отправлялись к ней домой. Лет восемь всё было хорошо. Лора занималась карьерой, уверенно шагая по служебной лестнице вверх, Шарлотта росла, а я болтался без дела и развлекал себя, как мог.
К сожалению, моя последняя пассия – восхитительно красивая модель Вероник – оказалась неумна. Она заявилась к Лоре на работу и потребовала, чтобы та отпустила страдающего мужа, то есть меня, к любимой женщине, то есть к ней.
Изящной походкой профессиональной манекенщицы Вероник проплыла между столами Лориных подчинённых, любезно подняла с пола очки, которые выронил Франсуа, заглядевшийся на бесконечно длинные ноги красотки, и завернула к моей жене в кабинет.
Вероник специально не захлопнула за собой дверь. Она встала напротив изумлённой Лоры, поставила на стол сумочку от Hermes^Бренд дорогих сумок^, отточенным на съёмках движением поправила шёлковые светлые волосы, выпятила грудь, обтянутую коротким топом, и заговорила. Речь не являлась рабочим инструментом Вероник, поэтому красотка издавала немузыкальные звуки с сильным провинциальным акцентом. Сотрудники перестали клацать по клавишам и, вытянув шеи, жадно прислушивались к разговору.
– Мадам Жерар, вы задавили гения, – вещала глупышка. – Жан-Клод совсем зачах. Он закупает продукты, готовит еду, водит ребёнка в школу, подстригает кусты и даже занимается домашней бухгалтерией. У него нет времени на творчество. Вы лишаете общество величайших шедевров. Отпустите его, и я подарю ему уют и покой. Жан-Клод напишет великий роман, и читатели останутся мне благодарны.
Когда Лора отошла от изумления и заметила с любопытством глазеющих на пикантную сцену сотрудников, то немедленно вызвала охрану. Прибежавшие громилы в тёмных костюмах и белых рубашках с немым вопросом на зверских физиономиях уставились на женщин. Они ожидали увидеть грабителей или хотя бы незаметно пробравшегося коммивояжёра, а их ждала покрасневшая от злости Лора и юная красотка, стоящая в её кабинете с невинным видом. Облизывая взглядом обтянутую мини-юбкой задницу принцессы глянца, они вежливо проводили Вероник к выходу. Девушка села в красный Peugeot^Марка французских автомобилей^ кабриолет и, послав охранникам воздушный поцелуй, укатила прочь. Вероник соблазняла всех, кто встречался ей на пути.
Назло хихикающим и сплетничающим подчинённым, Лора доработала до восемнадцати часов, гордо процокала по коридору каблуками дорогих туфель от Christian Louboutin^Бренд дорогой обуви^, надменно сказала: «Завтра к девяти утра – все отчёты у меня на почте», и вышла, виляя задом не хуже, чем Вероник.
Вечером Лора стремительно кидала одежду, обувь и косметику в огромные чемоданы, призывно распахнувшие клетчатые пасти, и угрожающе молчала. Я ходил рядом, путался под ногами и пытался узнать, в чём дело, но Лора не отвечала. Она собралась бросить в нутро кожаного Левиафана мой любимый снимок: я и Лора обнимались на фоне Эйфелевой башни. Молодые, счастливые, мы хохотали, а ветер раздувал волосы и швырял в лицо радужные капли дождя. Банальный, затёртый сюжет, тысячи раз растиражированный фотографами.
Но я обожал этот снимок. Когда-то он вдохновил меня написать роман с идиллическим названием «Ты, я и Париж». Незатейливая история любви француза и американки покорила читателей и даже строгих критиков. Роман имел огромный успех, вышел большим тиражом и получил престижную премию. Меня называли новым Стендалем, воплотившим в современной прозе романтический флер, присущий девятнадцатому веку. Ещё вчера нищий безработный писатель, я стал известным и богатым.
В то счастливое лето, когда появилось памятное фото, я и Лора жили в маленькой квартирке на Монмартре, но количество квадратных метров нас совсем не беспокоило. Большую часть времени мы проводили на старой расшатанной тахте, продавливая скрипучее основание кровати двумя телами. Чистоплотная американка Лора выдраила до блеска крошечную душевую кабинку и, встав с меня, целомудренно опускала жалюзи на окне, чтобы никто из соседей, до которых можно было дотянуться рукой, не увидел и миллиметра её юной наготы.
Я громко хохотал:
– Лоретта, ты только что кричала, как царица амазонок, кого ты стесняешься?
Лора отвечала:
– Shut up^Заткнись (англ.)^! – И шла принимать душ, сверкая идеальной попой, накачанной в gym^Спортивный зал (англ.)^ под присмотром профессионального тренера.
Лора приехала в Париж из Бостона. Единственная дочь юриста и преподавателя литературы, она училась в Бостонском университете в Высшей школе искусств и наук. Перед четвёртым курсом Лора решила изучить культуру не на лекциях, а в «естественных», как она выразилась, условиях. Франция, страна с естественной культурой почти на каждом углу, стала вторым пунктом её пребывания в Европе после Италии, тоже не страдавшей от отсутствия общечеловеческих ценностей.
Мы познакомились в Орсе^Музей в Париже^, где я подрабатывал экскурсоводом. В этот день я вёл экскурсию для школьников из провинции, приехавших в Париж приобщиться к высокому искусству. Вскоре к группе заскучавших подростков подошла высокая ненакрашенная девушка с яркими синими глазами на свежем лице. Прямые соломенные волосы она заправила за уши, потёртые джинсы ладно сидели на стройной фигурке, высокая грудь дерзко приподнимала мятую серую футболку с американским флагом. Девушка внимательно слушала меня, даже, порывшись в рюкзачке, достала блокнотик с ручкой. Я, вдохновленный таким вниманием, добавил в голос бархатно-романтических ноток и воодушевлённо завёл рассказ о расцвете импрессионизма во Франции девятнадцатого века. Мы как раз стояли у великого полотна Мане «Завтрак на траве», и я заливался соловьём, расписывая гениальный шедевр, поражающий игрой форм, цвета и света. Проснувшиеся школьники перестали зевать и, хихикая, уставились на картину. Скорее всего, их привлекла нагота женщины на переднем плане. Но ненадолго. Разве могла обнажённая натура художника позапрошлого века смутить современных подростков?
После экскурсии дети радостно побежали в кафе за мороженым, а я подошёл к девушке:
– Вам нравится импрессионизм?
Девушка старательно произнесла по слогам:
– Я любить твой голос. Real^Настоящий (англ.)^ баритон. Ты делать французский kiss^Поцелуй (англ.)^?
Я не сразу нашёлся, что ответить. Она смотрела на меня ясными васильковыми глазами без капли смущения. И впоследствии Лора всегда поражала меня смесью американской прямоты и раскованности с непонятным пуританством. Она в совершенстве владела техникой секса, но спала в футболке и трусах. Я много раз просил её не употреблять в процессе страсти медицинские термины, называл её интимные места ласковыми словечками, а она говорила, что это неприлично. Мы оказались такими разными, но я любил её всем сердцем.
После того, как я показал Лоре французский поцелуй, она осталась у меня на все каникулы и продолжила изучение культуры на продавленной тахте в крошечной парижской каморке. Наступило самое счастливое время моей молодости. Простодушная американка покорила моё сердце, и, вылезая из её жарких объятий, я торопливо открывал старенький компьютер и безостановочно писал текст, прислушиваясь к курлыканью голубей и принимающей душ Лоре. Она безжалостно, до красноты, растирала гладкое стройное тело жёсткой мочалкой и звонко напевала какой-нибудь американский хит, занимавший первую строчку чарта.
– Лоретта, хватит полоскаться, счета за воду уже и так астрономические. Иди, посмотри, я пишу роман про нас! – звал я, забыв про то, что Лора почти не читает по-французски.
Лето пролетело в прогулках по Парижу и в угаре плотской любви. Я показал Лоре самые известные достопримечательности своего города, хорошо знакомые всему миру. Разноязыкая людская река несла нас в своём русле, иногда милостиво оставляя в тихом месте – отдохнуть и отдышаться. Немного постояв, мы снова вливались в поток туристов и шли дальше. Я крепко держал девушку за прохладную руку, рассказывал ей про Триумфальную арку, Бастилию, Дом Инвалидов и, конечно, Эйфелеву башню. Лора внимательно слушала меня, с восторгом распахнув васильковые глаза с выгоревшими на солнце ресницами, а я млел от счастья. Мы гуляли по аллеям Люксембургского парка, и я с удивлением узнал, что моя подружка хорошо играет в шахматы. Она обыграла местного пожилого гроссмейстера, который нисколько не обиделся на неё.
– Quelle charmante petite fille!^Какая милая девочка (франц.)^ – сказал старик, фривольно приобняв Лору за талию.
Сфотографировавшись на фоне Эйфелевой башни, мы решили, что отдали дань туристическим идолам и свернули в сторону от потока людей. Я постепенно открывал Лоре свой Париж. Мы бродили по узким улочкам, мощённым брусчаткой, рассматривали витрины антикварных лавок, стояли напротив «Стены любви» на площади Жана-Риктюса, заходили в une pâtisserie^кондитерская^, пили маленькими глотками крепкий горьковатый кофе, ели макаруны^миндальные пирожные^. Лора перепробовала с десяток разновидностей цветных пирожных, совершенно не беспокоясь о фигуре. Больше всего она любила сидеть за столиком на улице и наблюдать за гуляющей толпой. Летний воздух, нагретый солнцем, жаром множества туристов и горячими испарениями мягкого асфальта, тёк вокруг нас, завлекая в беспечный водоворот. Вернувшись домой, мы падали на тахту, усталые и счастливые. Дождавшись, когда за закрытыми веками перестанут мельтешить чёрные пятна, мы принимались за любовные игры, а потом засыпали, крепко обнявшись.
Время промчалось незаметно. Сентябрь смыл с улиц яркие летние краски и залил Париж блеклым серым цветом, придающим городу неясное тревожное очарование. Дни становились короче, тёплые дожди сменились зябкой моросью, пожелтевшие листья опадали и кружились по улицам в медленном вальсе.
Лора собралась уезжать. Последнее время она выжидающе смотрела на меня, но я делал вид, что не понимаю. Она хотела что-то сказать, но не сказала, а купила обратный билет домой. Последние три дня мы ходили за покупками, do shopping^Делать покупки (англ.)^, как говорила Лора. Положив в чемодан подарки родителям и многочисленным друзьям, она как будто отгородилась от меня, улетев мыслями на далёкую родину.
Провожая Лору на рейс “Париж – Бостон”, я даже радовался, что моя энергичная подружка уезжает. Я устал и хотел одиночества, надеясь дописать роман. А Лора, позабыв о постоянной улыбке, с грустью смотрела на меня. Ясная синева её глаз размылась, заволоклась влагой, тонкие пальцы дрожали. Она на минутку замерла у меня на груди, намочила рубашку слезами, оторвалась, посмотрела прямо в душу, сказала: «Au revoir! ^Прощай (франц.)^» – и пошла на посадку. Когда тонкая фигурка с приметными соломенными волосами скрылась в толпе, моё сердце почему-то заныло и пропустило несколько ударов. Однако я решил не придавать значения глупостям и поехал домой, желая поскорее усесться за книгу.
Я выложил на тарелку круассаны, налил бокал Chablis^сорт белого сухого вина (франц.)^ и вдруг с неожиданной теплотой вспомнил, как Лора выискивала среди тысяч парижских кафе и ресторанов вывеску McDonald’s^американская сеть ресторанов общественного питания (англ.)^. Постояв в длинной очереди шумных американских туристов, она покупала гамбургер и с удовольствием вгрызалась в популярный американский fast food^быстрая еда (англ.)^. Я бурчал, что есть гамбургер в столице лучшей кулинарии мира – это сверхглупость. А Лора, не обращая внимания на мои слова, с аппетитом жевала порезанную пополам и посыпанную кунжутом белую булочку с рубленой котлетой и кокетливым зелёным листочком салата внутри, потом вытирала губы салфеткой и тут же доставала мятную жевательную резинку.
– Что же за котлета такая, после которой надо жевать эту гадость? – негодовал я. – Еда должна радовать вкусовые сосочки на языке и доставлять гастрономическое удовольствие.
Вряд ли Лора понимала столь сложные французские предложения, однако она чувствовала, что я недоволен, и расстраивалась.
Весёлая, энергичная, очень чистоплотная Лора, единственная дочь совсем не бедных родителей, без жалоб жила в малюсенькой квартирке, мылась под тонкой струйкой прохладной воды, готовила полезный завтрак на плитке, ходила со мной на вечеринки и даже принимала участие в беседах, в которых понимала от силы несколько слов. Она вписалась в мою жизнь безупречно, но мне нравилось дразнить её. Я говорил какую-нибудь колкость и насмешливо наблюдал за тем, как она лезет в словарь и переводит несправедливые слова, шевеля губами. Когда смысл жестокой фразы доходил до неё, Лора обижалась, но не показывала виду, лишь гасила радостную улыбку.
И вот я остался один, но не ощутил радости. Не льётся вода в душевой, молчит радио, настроенное на популярную волну, транслирующую американский хит-парад, даже голуби приуныли. Неширокая тахта, верно служившая нам ложем, аккуратно застелена клетчатым пледом. В уголке сиротливо стоят Лорины тапки, на столике остались заколки для волос и пакетик мятных леденцов.
Я решительно прогнал грусть, включил компьютер и следующие полтора часа тупо смотрел на мерцающий экран. Иногда рука дёргалась, хваталась за мышку, торопливо гоняла курсор по тексту, втыкалась в неудачную фразу, которую надо бы исправить, и снова застывала на месте. Вдохновение удалилось вслед за Лорой, наверное, сидит на потёртой джинсовой штанине и вытирает слёзы, текущие на нежные щеки.
Одинокий, я лежал в кровати, скучал по податливому гибкому телу, тёплому мятному дыханию, по руке, закинутой мне на грудь, по густой щекочущей гриве соломенных волос и по английским выражениям моей простодушной подружки.
Приехав в Париж, Лора с трудом говорила по-французски. Она сначала выражала свою мысль на родном языке, а после переводила каждое слово. Справившись с трудной задачей, Лора победно произносила всю фразу целиком, заставляя меня хохотать до колик в животе. Однако Лора обладала цепкой памятью и невероятной усидчивостью. Она аккуратно записывала в блокнотик все фразочки, услышанные от меня, и употребляла их к месту и не к месту. Мои друзья ошеломлённо слушали Лорины речи и изо всех сил пытались не смеяться в голос. Лоретту это вовсе не смущало, она обижалась только на меня. Другие люди находились вне зоны её внимания. Тренируясь таким образом, к концу отпуска Лора довольно сносно заговорила на моём родном языке.
Две недели одиночества прошли в гулкой пустоте, скуке и без единой строчки на проклятом экране. Ещё через неделю я купил билет на самолёт и вылетел в Бостон.
Пройдя паспортный контроль и таможню, услышав долгожданное приветствие: «You are welcome^Добро пожаловать (англ.)^!», – я наменял зелёных банкнот с американскими президентами, взял такси и отправился к университету. К слову, денег на эту поездку я занял у матери. Она долго читала нудную мораль о том, что в двадцать шесть лет надо наконец-то взяться за ум и заняться делом, приводила в пример нашего гениального предка.
Моя мать Натали Жерар – дальний потомок русского писателя Льва Толстого. Она даже ездила в Россию в Ясную Поляну на сбор многочисленных Толстых, рассеянных по всему миру. Натали – она просила называть её именно так – ждала, когда я наконец-то стану известным, чтобы бахвалиться моей славой перед родственниками. Поэтому нотацию под портретом плодовитого пращура я с достоинством выслушал. Дождался паузы в словах и сказал, что деньги нужны на поездку к девушке в Бостон. Натали сразу же подобрела и выдала нужную сумму. Она ожидала, что американка наставит меня на правильный путь.
Итак, достаточно богатый, я ехал в жёлтом такси, глядел на чёрный гладкий череп водителя и слушал энергичный рэп. Скучные американские просторы меня не вдохновили, а сам Бостон неожиданно понравился. Нетипичный для Америки город походил на утончённых европейских собратьев, и я подумал, что неплохо бы пожить здесь немного.
Водитель остановил такси возле многоэтажного здания университета, сложив чёрные крупные ладони лодочкой, принял оплату, но не уехал. Я непонимающе посмотрел на него. «Tips^Чаевые (англ.)^!» – буркнул шофёр. Я добавил ему ещё пять долларов, и такси умчалось прочь, оставив меня на улице. Растерянно побродив перед университетом и попытавшись побеседовать с охранником, я дал себе слово десять раз попросить у Лоры прощения за то, что смеялся над ней, когда она пыталась говорить по-французски. Увидев между зданиями полосу зелёного газона, я отправился туда. На стриженой травке в живописных позах вольготно развалились американские студенты. Они бродили туда-сюда, ели картофель фри, пили колу из тёмных бутылочек и беспрерывно галдели. Моя нездешняя персона понравилась местным девицам и вскоре ко мне подошла небольшая стайка рослых студенток. В школе и в Сорбонне я игнорировал занятия английским языком, считая, что будущему гениальному французскому писателю ни к чему забивать голову чужими языками. И теперь я понимал Лору, потому что, как я ни напрягал слух, но всё равно не мог различить ни одного слова в бойкой девчоночьей трескотне. Но вспомнив, как понравился Лоретте мой голос, я заговорил по-французски и обворожительно заулыбался. Девчонки таяли и визжали от восторга, изо всех сил стараясь помочь. Посовещавшись, они вытолкнули из своей компании шоколадную девицу с мелкими чёрными барашками на голове, в куцем свитере и в вездесущих джинсах. Оказалось, что Дженис, так звали шоколадку, сносно говорит по-французски. Девчонки обступили нас тесным кружком, с восторгом прислушивались к беседе, не забывая яростно обрабатывать жвачку. Я объяснил Дженис, что ищу Лору Джордан, которая учится в колледже, связанном с искусством и наукой. Дженис радостно засияла белозубой улыбкой, что-то прощебетала подружкам, и две из них, вручив мне кулёк с картошкой фри и пакет с чипсами, побежали в здание университета.
Ждать пришлось недолго. Тонкая фигурка показалась вдалеке, и Лора медленно пошла вперёд. Не понимая, что случилось, я бросился к ней и остолбенел. Вместо цветущей, полной жизни девушки я увидел усталое существо с запавшими глазами, обветренными губами и заострившимся носиком. Худая, бледная до синевы Лора смотрела на меня и молчала.
– Ты чем-то больна? – испуганно спросил я.
Она не ответила.
Мы дошли до группки девчонок и остановились. Я не знал, что делать дальше, и протянул Лоре на выбор: картофель фри и чипсы. Она посмотрела на угощение, позеленела, отвернулась к урне, и её вытошнило одной желчью. Девчонки с жалостью смотрели на несчастную Лору, а Дженис одобрительно хлопнула меня по плечу и сказала:
– Поздравляю, папаша!
Я недоумённо уставился на девушку, решив, что она ошиблась во французских словах. Видя, что я не понимаю, Дженис твёрдо сказала:
– Лора беременна, разве ты не видишь? Её надо везти в госпиталь. Она ничего не ест, ей нужна поддерживающая терапия. Поверь мне, я учусь на медицинском факультете и могу определить, что это тяжёлый токсикоз. Такое состояние опасно для ребёнка.
Я тупо уставился на неё:
– Беременна?
– Разве ты не знаешь, что от секса случаются дети? – поинтересовалась Дженис.
– Э-э-э, – только и смог сказать я.
Лора исподлобья смотрела на меня измученными глазами и молчала. Она не произнесла ни слова, когда мы ехали в госпиталь в маленькой машинке Дженис. Лора сидела на краю сиденья, морщилась от малейшей тряски, сдерживала позывы тошноты и отрешённо смотрела в окно. Я почувствовал непонятную вину и странное волнение. Наверное, надо принимать какое-то решение, но я не мог понять – какое?
Дженис остановила автомобиль возле скучного корпуса госпиталя. Я вышел, чтобы помочь Лоре выбраться из машины, но она оттолкнула меня.
Госпиталь показался мне похожим на парижскую больницу, в которой я лежал с аппендицитом. Бледные, несчастные пациенты, сидящие рядом с растерянными родственниками, медики, куда-то целеустремлённо идущие с твёрдым профессиональным видом, чёрная толстушка в регистратуре с уверенно-успокаивающим взглядом, запах дезинфицирующих средств и плохого кофе из аппарата.
Дженис усадила нас на пластиковые стульчики и пошла на рецепцию. Через пару минут вернулась, достала у слабенькой отрешённой Лоры из рюкзачка документы, снова отправилась в регистратуру и возвратилась, сияя улыбкой на полных губах.
– Всё хорошо, mon amie^Мой друг (франц.)^, – сказала она. – Скоро придёт врач.
Врач пришел не скоро. Сначала появилась плакатно-красивая медсестра в хрустящем халатике. Она измерила Лоре давление, огорчённо покачала головой, завела бледненькую девушку за перегородку, взяла анализ крови и вернула её обратно.
Медсестра переговорила с Дженис и ушла, оставив меня с тревожным холодком, поселившимся в груди.
– Она сказала, что у Лоры очень низкое давление. Это опасно для ребёнка. Нужна госпитализация, – тревожно сказала испуганная Дженис. – Лора, дай телефон, я позвоню твоим родителям.
Лора молчала. Тогда Дженис вытащила из её кармана телефон в розовом чехле, нашла нужный номер и заворковала в трубку успокаивающим голосом.
Родители Лоры прибыли, когда её уже положили в палату. Меня оттуда ласково, но настойчиво выгнали. Ошарашенный, я стоял возле прозрачной двери и наблюдал за склонившимися над моей девушкой спинами в медицинской форме. В сердце ползал ледяной паук страха, и очень хотелось пить.
Там, возле двери, отрезавшей меня от Лоры, они и налетели на меня: высокий видный голубоглазый мужчина в красном поло и симпатичная женщина с соломенными волосами, уложенными в аккуратное каре.
По счастью, добрый ангел – Дженис – ещё не ушла. Она послужила барьером между мной и орущим Лориным отцом.
Мужчина кричал о том, что неужели в Европе не умеют предохраняться, что я идиот, сделавший его любимой дочке ребёнка, и девочка теперь умирает от ранней беременности, и чтобы я проваливал в свою Францию, они сами со всем справятся.
Лорина мама тихо плакала, потом вытерла слёзы, успокоила своего мужа, и они пошли к врачу, узнать о состоянии дочери, одиноко лежащей под капельницей.
Я помчался к кулеру, залпом выпил два пластмассовых стаканчика воды и обратился к Дженис:
– Я хочу с ней поговорить, можно мне войти?
– Иди. Только не нервируй Лору, ей нужен покой.
Я зашёл в небольшую палату, где пахло медикаментами и свежим бельём. Лора лежала с закрытыми глазами, худенькая, бледная, с иголкой в голубой вене, трогательная и любимая. Я погладил её ладонь.
– Мы назовем её Шарлотта.
– Кого её? – слабо отозвалась Лора.
– Нашу дочь, кого ж ещё? – удивился я.
– А если родится мальчик? – поинтересовалась Лора.
– Девочка, – ласково ответил я. – Обязательно родится девочка, с соломенными волосами и синими глазами. Она будет похожа на тебя.
Лора улыбнулась и добавила:
– И на тебя.
Шарлотта родилась во Франции в начале мая. Волосы у неё тёмные, как у меня, а глаза синие, с пушистыми ресницами.
Но это случилось семь месяцев спустя, а до этого мне всё-таки довелось немного пожить в Бостоне, но не вольной птицей, а солидным, почти женатым человеком.
Моя спасительница Дженис отвезла меня в квартирку, которую снимала вместе с двумя девушками. Одна из них, Клэр, недавно переехала к бойфренду, и меня поселили в её небольшой комнатушке. Мебели в каморке почти не было: надувной матрас на полу, пластмассовая этажерка, заваленная оставленной косметикой, тканевый шкаф-органайзер с кучей одежды, болтающейся на вешалках, столик для компьютера, маленький стул на колёсиках и корзина для мусора.
Я с гордостью вспомнил свою тахту, старинный стол с резными ножками, скрипучую тумбочку с потайным ящиком и небольшой шкафчик для вина. Моё жилище выглядело шикарнее, чем эта маленькая неудобная комнатушка. Но в ней я и провёл пять быстро промелькнувших дней. Днём я сидел в больнице, а вечером Дженис возила меня по Бостону.
А когда Лоре стало лучше, и её выписали, состоялось официальное знакомство. Мы сидели в уютном кафе, настороженные и скованные, слушали джазовые композиции, пили небольшими глоточками свои прохладительные напитки, ковырялись в еде и обменивались ничего не значащими фразами. Дженис переводила мало оживлённую беседу, бодро орудуя ножом и вилкой.
Наконец я взял слово и твёрдо сказал:
– Я забираю Лору во Францию. Когда будут оформлены все документы, мы поженимся.
– Где вы собираетесь жить и на какие средства растить ребёнка? – строго спросил будущий тесть. – Насколько я понял, Джон, ты – голодранец.
Лорины родители называли меня английским эквивалентом моего имени.
– Майк, – укоризненно попеняла мужу будущая тёща. – Мальчик ещё молод, у него всё впереди.
Он не обратил на её слова никакого внимания:
– Лора останется дома. Родит и продолжит учиться. Мы ей поможем.
– Джон, – тёща поторопилась смягчить суровые слова мужа, – ты сможешь приезжать к ребёнку, когда захочешь. Лоре и малышу будет гораздо лучше в нашем доме на побережье, чем в маленькой квартирке в Париже.
– Дженис, перестань жевать, – обратился я к нашей переводчице, – и переведи слово в слово. Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться. И мне никто не помешает, – сказал я в полной тишине. Даже музыка замолчала, и гости перестали болтать и звенеть бокалами.
Дженис торопливо отпила глоток вина, которое для неё выбрал я, и перевела.
Я внимательно следил за реакцией будущих родственников, предчувствуя скандал. Будущий тесть вдохнул в лёгкие столько воздуха, что его грудная клетка расширилась и натянула рубашку. Он открыл рот… как вдруг раздался голос его дочери.
– Папа, я поеду с ним, – твёрдо сказала Лора и перевела свои слова для меня, хотя я и так всё понял по вытянутому лицу её родителя.
– Ждём вас на свадьбу, – утешающе добавил я.
Свадьба состоялась через два месяца в Провансе в шато Кристиана – нынешнего мужа Натали. Лора к тому времени совсем поправилась и выглядела обворожительно. Чистое лицо, нежный румянец, яркие синие глаза, оттенённые пушистыми ресницами, густые соломенные волосы. Тонкие руки покрывал лёгкий прованский загар… Невеста сияла молодостью и красотой. Портниха Натали перешила для Лоры винтажное подвенечное платье, превратившее американскую девушку в Сандрильону^Золушка (франц.)^. Старинное кружево слегка подчеркивало небольшой животик, что придало Лоре особенный шарм.
Натали, которая, к моему удивлению, неплохо говорила по-английски, подружилась с Лориной мамой, и они проводили время в беседах о литературе. Лорин папа большую часть времени просидел в винном подвале с Кристианом. Дженис каталась с моими друзьями по живописным окрестностям – все нашли себе дела по душе. Но самым занятым оказался я.
С тех пор, как по приглашению Натали мы приехали в Прованс, большую часть дня я сидел за старым компьютером и писал. Белый экран покрывался ровными строчками, летевшими с моих пальцев, номера страниц увеличивались на глазах, двухзначные цифры сменились трехзначными – будущий роман рос на глазах, так же, как мой ребёнок в животе у Лоры. Она чувствовала себя прекрасно, токсикоз давно прошёл. Лора гуляла с матерью по виноградникам, слушала лекции Кристиана о культуре виноделия в Провансе, училась разбираться в сырах, повязывать шейные шарфики, и вскоре стала почти настоящей провинциальной француженкой.
В тёплый майский вечер, когда я поставил последнюю точку в тексте и написал «Конец», родилась наша дочь Шарлотта.
А дальше жизнь полетела вперёд, иногда притормаживая на остановках. Одной из таких остановок и была Вероник. В тот день Лора не ушла. Ушёл я. Взяв любимое фото и маленький чемоданчик с вещами, я сел в машину и покинул наш дом на побережье Лакано^Курорт на побережье Франции^, купленный в кредит на гонорары от романа. Деваться мне было некуда, и я поехал к Вероник, снимающей виллу в соседнем посёлке. Быстро стемнело, надоедливый мелкий дождь покрыл каплями лобовое стекло, дворники мерно шуршали, холодный ветер качал верхушки деревьев. Остановив машину возле роскошной, сияющей огнями виллы Вероник, я открыл окна, услышал в доме шум и грохочущую музыку и долго сидел, вдыхая свежий воздух и размышляя о том, как я буду жить без Лоры.
Прошло восемь лет с момента нашей встречи, а я по-прежнему любил мою синеглазую американку. Лора успешно прижилась во Франции. Она бросила изучать культуру, занялась инвестированием и вскоре преуспела в этом деле, добившись хорошей должности в филиале известной финансовой компании.
А я, получив свою порцию славы, восхищения и немалых гонораров, больше ничего значительного не создал. Подрабатывал в газете, вёл авторскую колонку в глянцевом женском журнале, писал очерки, статьи, ходил на встречи с читателями, где небрежно подписывал книжки верным поклонницам. Лора считала меня лузером^Looser – неудачник (англ.)^. Она не говорила, но я знал.
Грустные мысли прервало жалобное тонкое мяуканье, призывающее немедленно оказать помощь. Я пошёл на писк и обнаружил в кустах маленького рыжего котёнка, дрожащего, промокшего, почти беззвучно открывающего розовый ротик с крошечными острыми зубками. Я осторожно взял малыша в ладони, но котик не собирался так быстро сдаваться, он извернулся и пребольно тяпнул меня за большой палец. Посасывая капельку крови, я запеленал рыжика в шарф и поехал обратно.
Лора стояла на крыльце, одетая в жёлтый дождевик и серые резиновые сапоги. Увидев меня с шарфом в руке, она посторонилась, и я вошёл в свой дом.
– Папочка, ты вернулся! – закричала семилетняя Шарлотта, повиснув на шее родным тёплым комочком.
Котенок запищал, заворочался и вылез из разодранного шарфа.
– Ой, кто это? Какой рыжик! Где ты его взял, папочка? – заверещала моя дочь.
Лора посмотрела на жалкого, дрожащего крысёныша и сказала:
– Котёнка зовут Джинджер^Рыжий^. Завтра, детка, мы с тобой поедем и купим ему всё необходимое. А сейчас ты идёшь спать, а я высушу это блохастое чудо.
Я понял, что прощён, и отправился на кухню готовить поздний ужин.
Жизнь понеслась дальше: Шарлотта росла, Джинджер из заморыша превратился в роскошного рыжего кота, Лора работала, а я делал вид, что пишу. Мы выплатили кредит за дом, в отпуск ездили в Прованс или в Бостон и были счастливы.
И вдруг посреди семейной идиллии случилась эта непонятная история с розовыми стрингами. В этот раз Лора не простила, хотя я был совершенно неповинен и понятия не имел, откуда в нашем доме взялся сей деликатный предмет. Лора, не обращая внимания на мои призывы взять себя в руки, разбудила Шарлотту. Пока девочка, сонно зевая, завтракала, она собрала её вещи, пообещала дочери поездку в Голливуд, позвонила на работу, взяла отпуск, забронировала билеты на ближайший рейс “Париж – Бостон” и укатила к родителям.
Всё случилось так стремительно, что я почувствовал себя как на просмотре фильма в ускоренном режиме. Запись закончилась, и мы с Джинджером остались одни. Кот смотрел на меня неодобрительно, он терпеть не мог скандалы.
Я решил задобрить хотя бы Джинджера. Положил ему целую миску еды и сел завтракать в одиночестве.
На другой день под кроватью, в которой я теперь спал один, обнаружились другие трусы, нежного лавандового цвета. Картинка в интернете подсказала мне, что это танга. Далее находки следовали через день, и на сладкое появился чудесный бордовый кружевной бюстгальтер. Я представлял себе обворожительную красавицу, носящую эти невесомые вещички и являвшуюся, как я был уверен, моей тайной поклонницей.
Девушка пришла через десять дней после отъезда Лоры. Всё это время я чувствовал себя брошенным и несчастным. Шарлотта писала мне короткие сообщения, Лора молчала, а Джинджер в знак протеста разодрал шторы и уронил любимую Лорину чашку.
Звонок раздался, когда я заметал в совок острые цветные черепки и бранил кота. Нашкодивший Джинджер поспешил к двери и пулей проскочил мимо гостьи во двор. На пороге смущённо мялась молодая девушка, улучшенный клон Вероник.
Я вопросительно посмотрел на неё.
– Беатрис, – представилась красотка.
Я молча отодвинулся от двери, и девушка вошла.
– Я ваша соседка, – томно сказала Беатрис. В отличие от Вероник, её голос обволакивал ласковыми бархатными нотками, как дорогой коньяк.
Я молчал, любуясь и одновременно слушая Беатрис.
– У меня стали пропадать вещи, дорогое бельё, – продолжила красавица. – Мой парень гневается, он уверен, что бельё крадет любовник. Я зашла предостеречь вас, Патрик хочет нанять частного детектива, месье…
– Жан-Клод Жерар, – представился я и зачем-то добавил: – Известный писатель.
– О, какая прелесть! – воскликнула Беатрис. – А я актриса. А что вы написали?
Я всегда держал на тумбочке несколько экземпляров своего единственного романа, подписал один из них и вручил девушке. Она восторженно вертела в руках белый томик и читала хвалебные отзывы критиков. Я молчал, позволяя Беатрис проникнуться тем, что у неё в соседях знаменитый писатель.
Пауза затянулась.
– А где вы играли? – спросил я.
– Ах, неужели вы не смотрели нашумевший эротический сериал «Сладкий яд любви»? – удивилась Беатрис. – Я играла одну из подруг главной героини в пятой серии.
Я никогда не смотрю сериалы, но сделал вид, что вспомнил, и сказал:
– Восхитительный сериал! Вы такой талант, сыграли даже лучше главной актрисы.
Беатрис смущенно потупилась.
Я сходил в спальню, принёс пакет с бельём и вручил изумлённой девушке.
– Это ваше? Я не знаю – как, но каждый день под моей кроватью появлялась новая вещичка.
– Ах, вы такой шалун! – Беатрис явно мне не поверила.
Она ждала предложения присесть, но я молчал. Времена Вероник безвозвратно прошли.
Беатрис перешла в наступление:
– Как же моё бельё оказалось у вас?
Я пожал плечами:
– Понятия не имею. Может, ветром принесло?
– Надеюсь, ветер больше не будет воровать моё бельё, – сухо произнесла Беатрис, забрала пакет и ушла.
На другой день под кроватью была только пыль. Я позавтракал, привычно посидел за новеньким ноутбуком, подарком Лоры, выпустил Джинджера во двор и пошёл на пляж. Я специально купил дом на берегу моря, надеясь на вдохновение. Но всё впустую. Я писал, но текст получался таким плоским и бесчувственным, что вымученное сразу же летело в корзину.
Море штормило. Я брёл по кромке воды, дышал острым запахом йода, смотрел на серые ворочающиеся волны с пенными гребнями, на плавающие лохматые белые перья, на маленький красный мячик, удаляющийся от берега, и думал, что надо искать нормальную работу.
«Уеду в Париж и начну преподавать», – решил я и отправился домой.
Лорина машина стояла у гаража. Моя жена и дочь вытаскивали чемоданы, а я смотрел на них и почти не дышал.
Меня заметила Шарлотта. Она подбежала ко мне, крепко обняла, сказала, что скучала, что привезла мне подарки и убежала в дом, на ходу набирая номер на мобильнике.
Лора опустила чемодан на траву и пошла ко мне.
– У тебя ещё остался отпуск? – спросил я.
Она кивнула.
– Давай съездим в Париж, сводим Шарлотту в Орсе, а ты обыграешь в шахматы пожилого гроссмейстера в Люксембургском саду, – продолжил я.
– Он, наверное, уже умер, – прошептала Лора.
– Другого обыграешь. – Я обнял её и прижался к холодной щеке.
Мы стояли и молчали. Я слышал, как мерно стучит Лорино сердце, выбившаяся прядь соломенных волос щекотала мне ухо, маленькая серёжка царапала шею. Я хотел сказать, что люблю её и всегда любил, но Лорины глаза удивлённо округлились, и она отстранилась, глядя на что-то позади меня. Я обернулся.
По зелёной траве осторожно крался Джинджер, неся в зубах красные кружевные трусы. Увидев, что мы его заметили, кот метнулся в дом, как рыжая комета.
Мы изумлённо переглянулись, молча прошли в спальню, встали на колени и посмотрели под кровать. Трусы лежали там.
Сев на пол, мы хохотали до икоты, ворюга Джинджер смотрел на нас осуждающе, Шарлотта прыгала рядом, пытаясь узнать, что случилось.
– Будем ужинать? – отсмеявшись, буднично спросила Лора.
– Разогрей жаркое, и ешьте без меня, – ответил я и бросился к ноутбуку.
Лора посмотрела на меня синими глазами и тихо вышла.
На пустом компьютерном листе появились слова:
«Лора, я и кот Джинджер».
Views: 327