Посвящается Алексею Смирнову,
Игорю Бозину, Дмитрию Дедину –
норильчанам, прошедшим Афганистан.
– Валя, ноги мёрзнут… – Григорьев поднял мутные глаза на жену.
Жена не ответила. Она гладила бельё. Расстелила на столе пододеяльник, набрала в рот воды из чашки, стоящей на табурете. Брызнула, и поплыла утюгом по белому в мелкий цветочек полотну.
– Валя… Холодно мне…
– Ну, выпей ещё…
Она медленно водила утюгом по ткани… Разглаживала морщиночки, надавливала правой ладонью и утюжила, утюжила… словно хотела вгладить её в поверхность стола.
Григорьев потянулся к табуретке, где стояли чекушка, стаканчик, блюдце с солёным огурцом, порезанным кругляшками и двумя половинками варёного яйца. Опрокинул бутылку в гранёный стакан. И бутылка, и стакан были пусты. Вопросительно-удивлённо повернулся к Валентине.
Жена заметила этот его взгляд. Молча вышла из комнаты, поставив утюг на подставку. В узкий коридор, в тёмную кладовую с высоким порогом и тугой дверью.
Скрииииииииип – открыла дверь. Повозилась там. Пошуршала. Погремела.
Скрииииииииип – закрыла дверь. Вернулась в комнату с чекушечкой.
– Лезет же в тебя… – уронила пустым голосом. – Закусывай хоть.
Пшшшшш…. Снова поплыла утюгом, теперь по клеткам полотенца. Вафельного, жёсткого. Неприятного.
Налил в гранёный. Почесал бритую голову, небритый подбородок. Взял кругляшок огурца, подумал, положил на блюдце. С вызовом, даже с угрозой произнёс громко:
– Валя, холодно мне!!! – и опрокинул.
Солёный огурец подсыхал на блюдце. Хлеб заветрел. Варёное яйцо припорошилось пеплом.
– Закууусыыывааай… – устало отозвалась жена.
Не глядя, повёл левой рукой в сторону, взял раздолбанную гитару. Пристроил, чтобы не мешали подлокотники кресла. Обнял, как ребёнка, легко пробежал по струнам тонкими пальцами. Запел:
“Вот и колонна уже не видна,
Снова судьба нас с тобою разносит.
В Джелалабадской долине весна…
А я вспоминаю российскую осень…”¹
Афганка на нём пестрела пятнами кетчупа, словно каплями крови по груди.
– Где Алёшка?
– Ты же вот только звонил ему. Пока дойдёт…
Валентина взяла аккуратную стопку выглаженного белья и унесла в кладовку.
Скрииииииииип – открыла дверь. Повозилась там. Пошуршала. Погремела.
Скрииииииииип – закрыла дверь. Вернулась. Подошла к Григорьеву. Взяла его стопку. Плеснула из бутылки на донышко. Выпила. Взяла кругляшок вялого серого огурца. Посмотрела. Положила обратно на тарелку. Тяжело села на диван, напротив мужа. Долго смотрела.
– Ну что, Коль? Плохо тебе? Чего принести? Горячего? Картошку погреть? Суп гороховый сварила. Будешь?
– Ваааа-ляааа… – Григорьев поднял на жену мутные глаза. – Ты у меня человек… – потянулся к чекушке, на полпути замер секунды на три, вернул руку на струны и хрипло запел:
“Я помню всё до последнего дня,
Память мне редко даёт передышку,
Часто с тоской вспоминаю тебя,
Где ты теперь, мой далёкий братишка?
Помнишь, Серега, наш маленький пост –
Прошлого века английская вышка,
Синее небо и солнце до слёз.
И на посту с автоматом мальчишка.
Где-то вдали перестрелка слышна,
Снова костлявая жизнь чью-то косит.
В Джелалабадской долине весна,
А мне так всегда больше нравилась осень”.²
В дверь позвонили.
– Лёшка пришёл! – заулыбался Григорьев.
Валентина пошла к двери и почти сразу вернулась. Вместе с ней вошёл высокий крепкий Алексей. В кожаной куртке, вкусно пахнущий морозом… В руках он держал два пакета, под завязку набитых продуктами.
– Валя, – негромко сказал он, – разбери.
Они ушли на кухню, тесную, заставленную шкафчиками. Вкусно и громко зашуршали пакетами. Вскоре Алексей вернулся, отодвинул табуретку и поставил на её место журнальный столик на шатких ножках. Протянул Григорьеву руку:
– Ну, привет, братуха.
– Привет, – Григорьев, казалось, сразу протрезвел. – Пришёл. Спасибо.
Вернулась из кухни Валентина, убрала с табурета грязное, застелила стол клеёнкой. Снова ушла. Снова вернулась с тремя гранёными стаканами и бутылкой водки «Русский размер». Снова, незаметно, исчезла. Зашуршала на кухне, забрякала посудой, застучала ножом.
– Валь, помочь?
– Уже помогаешь, – крикнула та. – Поговори с ним.
– Поговорю… – задумчиво уронил Алексей, отвинчивая пробку бутылки.
Налил в стаканы.
– Что? – Григорьев взял стакан. – За пятнадцатое февраля, бля, одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года;³ нах…
Алексей плеснул из стакана прямо на пол прозрачной жидкости. Выпил молча. Да так и остался стоять. Большой, крепкий, кряжистый. Смотрел на друга сверху вниз. Николай тоже плеснул чуть.
– За ротного. За Михеича, Чебурашку и Серого, – выпил. И, подняв голову, горько и долго посмотрел на Алексея.
– Спой, а? – попросил тот, сел тяжело.
– Один патрончик на двоих,
Двоим стреляться – горький стих.
И почему-то неохота
Спорить зря.
Один сказал – сейчас пойдут.
Другой подумал: «Пять минут.
Теперь всё можно,
Только пять минут нельзя…»⁴
Вернулась жена. Принесла тарелки с колбасной нарезкой, помидоры, огурцы свежие, пахнущие травой; зелёный лук, топорщащийся весёлыми перьями. Снова ушла, вернулась с большой миской, в которой дымилась тушёная картошка. Села сама за стол, рядом с Алексеем, напротив мужа. И как будто все теперь только поняли, как голодны. Дружно стали закусывать. Валентина даже улыбнулась робко.
– Самойлова видел, – макая лук в соль, сказал Алексей. – На пенсию вышел. В гараже теперь целыми днями.
Николай заржал.
– Да он и до пенсии в гараже целыми днями…
Захохотали. Валентина, опершись на руку, смеялась в ладонь. Алёшка, вытирая выступившие слёзы, сквозь смех шепнул Валентине на ухо:
– Кажется, отпустило его…
Та кивнула в ответ.
Николай будто просветлел лицом, и напряжение, которое не покидало его с утра, спало. Он словно осел чуть. И снова потянулся к гитаре. Но играть не стал. Особенно посмотрел на друга.
Тот кивнул, вышел в прихожую, скоро вернулся с маленьким целлофановым пакетом, достал карманную машинку для скручивания папирос, несколько листочков тонкой бумаги и коробочку с табаком. Вернее, не с табаком… ну, вы поняли.
Закурил. Затянулся глубоко. Передал Николаю. Тот прищурил глаза, и тоже глотнул горького дыма.
– «Что ж вы, русские, траву с бухлом мешаете?..»⁵ – вернулась из кухни Валентина.
И словно пахнуло жарким афганцем⁶. И словно песок на зубах захрустел.
– На войну хочу… – у Николая афганский синдром обострялся после третьей бутылки. – На войну. Там всё понятно было. Здесь – наши, там – духи… Туда стрелять… А здесь мы говна не потерпим…
Помнишь, братуха, приходишь иногда с боевых в полк и вроде бы и делать нечего, скучно? Отоспишься и ждёшь, когда обратно – на боевые, поскорее бы. Ходили в бой, как на работу.
– Ну да, лифчик⁷, подсумок…
– У тебя лифчик был пиндосовский⁸, а у меня ремень расстёгивался в самый неподходящий момент, а подсумок с магазинами от АКСа⁹ вообще на стороне духов воевал.
Заржали.
Водка не кончалась. Лёха доставал новую всякий раз, когда заканчивалась старая. Сам он не пьянел. Валентина давно перешла на чай. Григорьев соловел, и незаметно стёк на левый подлокотник.
– Положи его, я постелю.
Валентина быстро сдёрнула покрывало, привычно, ловко раздвинула диван, одним махом застлала простынёй, неловко согнувшись, достала из-под него подушки, одеяло и отошла в сторону.
Лёшка легко поднял друга с кресла, положил на диван, ловко стянул афганку, заботливо укрыл одеялом. Снял фиксатор, откатил кресло к окну, на пол, громыхнув, упали прислонённые прежде к спинке протезы.
– Лёха, прикрой, – заорал Григорьев, рывком сел, посмотрел мутно на жену и друга… выдохнул и снова упал на подушки.
Ему снилось плато, по которому моджахеды¹⁰ пустили стадо баранов. То одно, то другое животное подрывалось на мине и разлеталось красными ошлёпками. За ними шли духи, скаля зубы в зловещих ухмылках. Один из них внятно, без акцента, произнёс:
– Конец тебе, шурави¹¹…
Быстро прибрали со стола, выключили свет, ушли на кухню. Стояли у окна и курили. Заснеженный двор отражал фонарный свет. В тёмной кухне было тихо. Мурчал холодильник.
Алёшка притушил сигарету, забрал и раздавил в пепельнице окурок Валентины, обнял её за плечи, и она привычно прижалась к его плечу. Целовались долго в этой странной тишине, она только перехватила его руки, не отпуская их… Алексей вдруг решительно отстранился.
– Я пошёл…
– Иди, родной… – выдохнула без сил.
И не пошла провожать. Слушала, как он одевался, как щёлкнул замок входной двери… Хлопнула подъездная. Смотрела в окно, как он стоит внизу, прикуривает и уходит, широкими шагами, не оглядываясь.
Алексей шёл по скрипучему снегу. Завернул за угол. Развернулся, снова пошёл к дому, а потом вдоль дома Григорьевых. До противоположного угла. И снова назад… Снег скрипел под берцами, как песок по металлу… Опьянение так и не наступило. Не отпускало ощущение вины.
«Не хочу на войну, – думал он отчаянно, закуривая очередную. – Не хочу… чёрный тюльпан красный тюльпан… не смыть из памяти… не хочу…»
Валентина включила свет, вымыла посуду. Выключила свет. В комнате открыла форточку – проветрить, зажгла ночник и устало села в коляску мужа. Подумала: «Хочу за речку¹²…» Да, там было не просто, особенно женщинам-вольнонаёмницам. Там остался молодой Лёшка. Юный, только что после школы, Николай, здоровый и нахальный. И, да, там всё было ясно: здесь – свои, там – чужие.
Григорьев нарвался на мину, когда Лёшку на его глазах прошило пулемётной очередью трассирующими пулями.
Кинулся на помощь братишке. После боя оказалось – жив Алексей, и почти здоров. Одна пуля прошла касательно по правому плечу, другая – касательно по левому предплечью. Вот так попал между двух пуль одной очереди. А Николая собирали по кусочкам, ноги ему оторвало… Хорошо, что «крокодилы»¹³ прилетели сразу…
Григорьев что-то пробормотал во сне. Валентина смотрела на фотографию на стене, на которой они на пыльной базарной площади Кабула; все трое в панамах, тёмных очках. Стоят, обнявшись, и улыбаются.
За окном скрипели по снегу шаги позднего прохожего…
_______________________
¹Песня на слова воина-интернационалиста, норильчанина Алексея Смирнова.
²Песня на слова воина-интернационалиста, норильчанина Алексея Смирнова.
³15 февраля 1989 года из Афганистана полностью выведены советские войска.
⁴Один патрончик на двоих – песня воина-интернационалиста Андрея Климчука (Разночтения в информационных данных интернета. Один из вариантов – Андрей Климнюк. Автор будет признателен за точную информацию).
⁵«Что ж вы, русские, траву с бухлом мешаете?..» – фраза из выступления команды КВН «БАК-Соучастники».
⁶Афганец – жаркий, пустынный, изнуряющий ветер. Дует от нескольких суток до нескольких недель. Ранней весной с ливнями. Очень агрессивен.
⁷Лифчик – жилет для ношения боекомплекта.
⁸Пиндосовский – американский.
⁹АКС– автомат Калашникова.
¹⁰Моджахеды, духи – члены нерегулярных вооружённых формирований, мотивированные исламской идеологией, организованных в единую повстанческую силу в период гражданской войны.
¹¹Шурави – историческое название советских военнослужащих в Афганистане. Произошло от афганского названия советских специалистов и военнослужащих Советской Армии времён войны в Афганистане (1979-1989).
¹²За речку – река Пяндж отделяла СССР и Афганистан по всей её длине… Вот и пошло название служить «за речкой».
¹³Крокодилы – Ми-24 (по классификации НАТО: Hind–«Лань») – советский/российский ударный вертолёт разработки ОКБ М. Л. Миля. Неофициальное название – «Крокодил».
Views: 127