Современная проза Галины Соколовой – достаточно лёгкое чтиво, но оставляет после себя не только приятную атмосферу, а и вопросы, над которыми мы в повседневности не задумываемся и решаем их обычно по шаблону. Рассказы же и повести Галины Николаевны – это истории женщин и мужчин, судьбы которых порой поворачиваются неожиданной стороной. Причём, автор умело может как рассмешить читателя, так и заставить его заплакать. Не случайно книги Галины Соколовой получили множество наград в международной литературной среде. Недавно я побеседовала с писательницей о том, как рождаются шедевры.
– Галина Николаевна, когда и по какой причине вы начали писать? Я имею в виду художественную прозу, конечно!
– Я с детства писала хорошие стихи. Сейчас нахожу — и понимаю: отличные даже. Несколько женские, конечно, в основном о чувствах, но очень импульсивные и яркие. Постоянно выступала на всех школьных конкурсах, получала городские дипломы по художественному чтению, печаталась в “Ульяновском комсомольце” и там, где приходилось жить. Я не была усидчивым человеком, и бросало меня то в Белоруссию, то на Дон, то снова в Поволжье… А школу заканчивала в Ульяновске – небольшом городке, бывшем Симбирске. Поступила после седьмого класса в Культпросветучилище на театральное отделение, продолжая учиться в школе. Обо мне даже писали газеты – единственный тогда случай подобного обучения. Стихи писать продолжала и даже пыталась поступить в Литературный институт. Но… не прошла творческий конкурс. И поступила на факультет журналистики в Ростовский госуниверситет. Который и закончила. После чего работала на Одесском радио старшим редактором литературных передач. Было в Одессе 86 членов Союза писателей. Настоящих набиралось человек 15-20. И я всё удивлялась остальным: как же им-то довелось выбиться в люди??? Я их и не давала у себя никогда! А ведь в те времена члены СП получали хорошие гонорары и повышенные пенсии. Не то, что сейчас!
Как-то я случайно оставила на столе один свой рассказ, и его прочитал хороший украинский писатель Олекса Шеренговой, который тогда пришёл к нам подзаработать нештатным промыслом. “Это кто написал? – спросил он. – Познакомь меня с ним”. Я призналась, что рассказ – мой. “А сколько у тебя таких?” В то время у меня была куча стихов, но рассказов всего-то штук пять, не больше. “Десять”, — говорю. “Принеси мне, будем делать книжку”. Тогда я за две недели написала ещё четыре и одну маленькую повесть «Русская печка». Так в 86-м году родилась моя первая книга «Шиповник», которую высоко оценил Гарий Немченко – маститый советский писатель, которому издательство «Маяк» послало её на рецензию. Выдержка из этой рецензии опубликована на оборотной стороне «Рагу из дуреп». Но до «Дуреп» было ещё 30 лет молчания. Потому что мой муж очень негативно отнёсся к моему творчеству, да и страна пошла разваливаться, стало не до писательства.
И уже второй бросок произошёл в 11 году, когда дочь Элла силком меня усадила за стол и потребовала писать. Для неё. Так родилось «Яблоко», где она стала моим первым и настоящим редактором — работать с ней было очень интересно. А дальше… дальше процесс пошёл. Сам собой. Широкие полотна мы пишем вместе, а рассказы, в основном, я. Хотя Элла принимает очень большое участие. Без неё, думаю, ничего бы и не происходило. У неё широкое мышление и недюжинный талант. Одна из её книг «Женщина – мессия или миссия?!» награждена Юбилейной медалью им. Шолохова — мне до неё далеко. Ругает меня постоянно за впустую потерянные годы. Но, думаю, всё дело в человеке, который тебя заметит. Сколько таких, как я, так и остались незамеченными!? Мужья, семьи, родители… Все они преграждают нам дорогу в своих эгоистических целях — им так спокойнее, безопаснее.
– Было ли это юношеское увлечение поэзией наследственным? Или ваши родители никак не связаны с литературой? Вообще преемственность – это про вас? Что вы “взяли” от своего рода?
– Мама в юности писала стихи, да. Но кто в юности их не пишет? А папа…. Он стихов не писал. Но зато был самородком в другом. Он умел играть на любом инструменте. Хотя и музыкальной грамоты не знал. А ещё, не имея специального образования, прекрасно разбирался в любой технике, всё умел чинить, всё умел строить, вплоть до кладки печей. Не каждый печник-профессионал способен сложить хорошую печку, чтоб была горячей и мало потребляла дров. А он умел! В послевоенное время мы только и спасались его уменьями. Он и телевизоры отлично чинил, и стиральные машины, и, бывало, даже часы! А легковушки любых марок ремонтировал так, что они бегали потом, как новые. Кроме того, он был очень тёплый, коммуникабельный человек, и где бы ни оказывался, у него сразу появлялись друзья. Да и собаки–коты за ним стаями ходили – он их кормил, лечил и понимал. Он имел особый дар притягивать к себе. Ну а мама привила мне любовь к литературе. Так что преемственность – вопрос относительный. Но что-то, конечно, есть. Я с семнадцати лет вела вполне самостоятельную жизнь. И ни на чью помощь никогда не рассчитывала. Хотя в 17 лет это очень трудно, и с третьего курса я ушла на заочное. А дальше — замужество, работа, работа и работа.
– Я верно поняла, что до редакторства на Одесском радио вы зарабатывали в молодости где-то ещё? Первая трудовая деятельность была тоже связана с журналистикой? Расскажете?
– Так я же закончила “Культпросвет”! Мне даже предлагали идти в театр “Ромен”. Но это было совсем в юном возрасте – даже восемнадцати не исполнилось. Наверное, им понравился мой низкий тембр голоса — я тогда ещё хорошо пела. После тридцати голос ушёл — сказались бесконечные ангины. Я работала и заведующей горотделом культуры в Волгодонске, и инспектором в Ульяновском областном управлении культуры. И даже на Дону в районном клубе. Рассказ про Асию («Свербит штоля?») как раз о тех временах. Но культура мне никогда не казалась серьёзным делом. Особенно в аппаратах госструктур. Эта деятельность была чисто функциональной, хотя именно оттуда я могла изменить вектор движения: мне предлагали карьеру в комсомоле, а потом в партии. Но мне больше нравилось живое дело. Дочь, хоть и считает, что я все свои шансы упустила, но… я делала то, что в то время считала интересным. И ни одного дня не жалела, что в театр не пошла. Не всё то золото, что блестит.
– Что легче пишется – автобиографичное или о других?
– Зависит от того, насколько хорошо я могу прочувствовать. Иногда включаю биографические моменты, иногда увиденное, понятое в других, а чаще это синтез. С Эллой нравится писать именно потому, что она сюжетист… Я – больше по живописи и психологии.
– Кстати, а как именно происходит ваша соавторская работа с Эллой? Сначала она пишет сюжеты, а потом вы вкрапляете в них описывающие пейзажи и характеры? Какова привычная последовательность действий?
– Да, чаще всего именно она набрасывает «рыбу». А потом уже одна разрабатывает свои куски, другая – свои. Это когда речь идёт о больших полотнах. В рассказах же наоборот — я пишу, она вписывает, если считает нужным. Но чаще просто редактирует, особенно, если в рассказе нет Америки.
Американскую жизнь Элла, естественно, знает лучше. Но иногда мы застреваем на уже почти готовой рукописи, в силу несогласия по каким-то позициям. И тогда она у нас может валяться годами. За это время забывается и поворот сюжета, и теряется драйв.
И очень досадно, когда интересная вещица валяется в архиве и никак не найдёт себя. Так у нас валяются уже рукописи три. Обычно это всё крупный формат. Но пару раз так было и с рассказами. А вообще соавторство в век интернета дело лёгкое. И вайбер, и скайп, и имайлы нам в помощь. Времени вот только не хватает. А у меня глаз нет – всего 20% зрения.
– Что из разных направлений искусства вас вдохновляет и дарит заряд для вашего творческого процесса?
– Когда пишу, я об этом не думаю. Просто пишу как пишется. Чаще всего это неуправляемый процесс, и материал сам ведёт за собой. Ну а потом обнаруживается, что одно написано как фэнтэзи, другое – как научно-популярное, третье (и часто) – как автофикшн. Рецензенты это называют почему-то концептуализмом, хотя как по мне — это выражение означает просто литературную сборную солянку. В жизни есть всё. И в литературе, если она отображает жизнь, тоже должно быть всё. Придуманное, если оно хорошо не прочувствовано внутри автора, смысла не имеет в любом жанре. Я не умею писать по плану. По плану я могу делать только вставки из характеров или размышлений. Творческий процесс — всегда сакрален. Объяснить его невозможно. По крайней мере, мне. Может это умеют настоящие писатели? Я себя к ним не отношу.
– Я имела в виду – что из литературных или музыкальных произведений, или кинематографа, или картин художников, или может быть балетных постановок доставляет вам внутреннее умиротворение или заряжает энергией? Посещаете ли вы театры? Как-то так…
– Я обожаю Баха и Дебюсси. Как эти двое меня никто не заряжает больше. Брамса ещё. Современники — по настроению. Хотя я часто бываю в филармонии на симфонических концертах и имею замечательного Юрия Дикого в друзьях. “Неистовый Дикий”, – так когда-то охарактеризовал его один журналист. Я считаю Дикого одним из лучших нынешних пианистов. Музыка для меня – наркотик. Раньше очень любила бывать в музеях живописи — увлекалась Рерихами, а из классики – итальянскими мастерами Возрождения. Караваджо любила. Возле статуй Фидия в “Лувре” мне даже казалось, что моя ладонь погружается в их мраморные тела. А вот Мона Лиза почему-то не произвела большого впечатления, как ни стыдно это признать. Больше – “Шоколадница” в Дрездене. Наверное, от настроения зависело. Или просто устала. А вообще – я же человек прошлого века! Все мои пристрастия там. Тем более, что я часто в отлучке, в США совсем другая культура, и к искусству там мало кто расположен — люди живут тельцом златым, потому что, если хочешь, чтобы тебя считали за человека, надо соответствовать материально. Там совсем другие параметры потребления. Я очень люблю путешествовать. В Мексике восторгалась их культурой. На Гавайях – историей. Она была для меня буквально открытием. “Сказки Гофкина” тогда и родились. А вообще, мне жаль – мы столько времени тратим впустую! Огромный квант энергии уходит на любовь-морковь. А в итоге лучшие годы уходят, и уже ничего не вернуть. И морковь завянет… Грустно.
– Ваша профессия и список стран, в которых вы побывали, просто обязывают меня спросить: с кем случилась самая запоминающаяся встреча и общение?
– В журналистике — интервью с кинорежиссёром и сценаристом Алексеем Каплером, с исследователем переменных звёзд, астрономом, великолепным рассказчиком Владимиром Цесевичем, с великим мимом Марселем Марсо, с потрясающим клоуном Леонидом Енгибаровым…
Много впечатлений оставили Бюль-Бюль-оглы, Алла Пугачева (в то время ещё не настолько известная), замечательная югославская певица Радмила Караклаич — мы с ней даже много лет дружили.
Вообще то была могучая эпоха талантов, и я счастлива, что со многими была лично знакома. И я часто звучала в радиопрограммах Центрального радио. Мои многие передачи почти целиком уходили в «Золотой фонд». Но в девяностых одесскую фонотеку уничтожили, и радио «порвали на куски». А я тогда уже в Киев уехала и не успела ничего спасти… Да Бог с ним – что было, то было. Даже СССР уже нет.
– Комфортные домашние условия для работы над текстами для вас важны, или вы можете писать в дороге? Или может быть вы надиктовываете тексты на диктофон?
– Если говорить о художественной прозе, нет, я не умею писать в дороге. Разве что делать заметки. А уже в вакууме, особенно если звучит музыкальная классика, я вхожу в полумедитативное состояние и воскрешаю в себе впечатления. Я считаю Виктора Пелевина величайшим писателем современности, но писать в его манере не могу. Я – лирик. Мир вижу в красках. Это Элла добавляет в бокал Пино Нуара каплю яда. И надиктовывать мне неинтересно – я люблю работать над каждым словом. Мне нужно состояние. Журналистика и писательство – разные вещи. И пока во мне не созреет мысль, как базовая константа, я за текст не берусь. Есть мысль, есть краски — будет написано. Нет — нет. Тем более, что сейчас в писательстве и нет необходимости. А то, что сегодня много пишущих, не означает, что все они писатели. В писательстве, кроме художественной ткани, нужна мысль. Но когда появляется интересный читатель или умный критик, мысль возникает сама собой. Ну, и, конечно, если случается перехлёст впечатлений.
– А не было ли у вас идей писать не о прошлом, а о будущем? Сейчас это весьма популярно. И к тому же для фантазий не нужно особое состояние после встреч и впечатлений.
– Нет, не хочу я прогнозировать будущее — цифровое человечество при нынешнем перенаселении планеты не внушает мне оптимизма. Потому и написана “Ариада”. Кроме того, написанное, как и сказанное, имеет привычку материализоваться. Не хочу.
– И последний вопрос. Можете ли вы охарактеризовать героя нашего времени? Какой он, по-вашему?
– Герой времени? Сегодня это скорее героиня! Очень неплохой пример: одна девица из заштатного городка Украины – не успела выйти замуж за одного из русских американцев (причём, отняла его у жены, с которой тот прожил 16 лет!), и, не имея ни гражданства, ни опыта работы в Америке, за 2 года уже работает в “Майкрософте”, да ещё и на месте вдвое выше статуса мужа. В 29 лет, без гражданства и даже приличного знания языка! Вот это блицкриг! Из старшего поколения могу только ещё вспомнить Юлию Тимошенко. Раньше таких была она одна, а теперь уже таких много. Вперёд, амазонки!
– Спасибо, Галина Николаевна! Вы не только талантливый писатель, но и увлекательный собеседник.
Беседовала Лариса Пушкина.
Views: 199