Буквы и строчки письма вдруг стали расплываться перед глазами Алёны, бумажный листок затрепетал в дрожащих пальцах и, выскользнув из руки, встрепенулся раненой птицей, и упал на дощатый пол, устланный пёстрыми половичками. «И как теперь жить?» – подумала Алёна, размазывая ладонью солёные ручейки по щекам.
Требовательный стук в дверь оторвал её от невесёлых дум и заставил оглянуться. На пороге кухни появилась подруга Любаша.
– Ты чего ревёшь, Алёнка? Что стряслось? – забеспокоилась она, отставив в сторонку авоську с продуктами. Заметила белый листок письма и осторожно подняла его двумя пальцами. – От Митьки?
Алёна кивнула, шмыгнув носом. Слёзы никак не унимались, текли неостановимым потоком по лицу, по подбородку, намочив воротник домашнего халата. Но скрывать своё отчаяние перед близкой подругой смысла не было. Любаша давно знала все перипетии их с Митей непутёвой семейной жизни.
Люба внимательно читала, нахмурив светлые брови и беззвучно шевеля губами, силясь разобрать корявый почерк Алёнкиного мужа. Потом подняла на неё глаза и уверенным голосом заявила:
– Ну, и хрен с ним, с предателем! Плюнь и разотри, подруга! Был бы хорошим мужем – был бы повод слёзы лить. А так… Как говориться, баба с возу – кобыле легче. – Она скинула с плеч ветровку, подтянула табуретку поближе к Алёне и уселась на неё, обняв подругу за плечи. – Согласись, этого следовало ожидать. Ничего, Алёнушка, справимся и без Митьки, вырастим Катюшку. Я тебе помогать буду, одну в беде не оставлю. Веришь мне?
Алёна, почувствовав тепло добрых рук, всхлипнула и уткнулась в Любашино плечо, вздрагивая от рыданий. А бумажный листок, брошенный и забытый, сиротливо белел в углу возле помойного ведра.
Шесть лет назад Алёна, студентка медицинского училища, на практике в военном госпитале познакомилась с Митей. Он чем-то заболел под самый конец срочной службы и валялся на больничной койке, считая дни до дембеля. Симпатичная юная медсестричка так ему понравилась, что он с азартом стал за ней ухаживать, а к концу пребывания в больнице уже называл своей невестой. И как только закончил службу, увез её к себе домой, в село Вознесенское, в дом своей матери, не дав доучиться и получить диплом.
Неприветливо встретила Алёну свекровь: только хмурилась, да осуждающе вздыхала. А сыну, думая, что невестка не слышит, выговаривала: «И чего белоручку городскую привёз, да ещё сироту детдомовскую? Ни ведро воды с колодца принести, ни корову подоить, ни грядку вскопать. Тьфу!»
Трудно привыкала Алёна к деревенской жизни. В детдоме её и готовить то не научили, не то что сорняки полоть или бельё на речке зимой полоскать. Но она терпела. Да и куда было деваться? Настоящим ударом стало рождение Катюши. Алёна никак не могла поверить, что страшный диагноз ДЦП относится к её дочке, всё надеялась, что врачи ошиблись. Ей предлагали отдать ребёнка в специальный дом для детей-инвалидов, но тут вмешалась свекровь и, строго глянув на врача, сказала, что внучку никому не отдаст.
Девочка росла болезненной, слабенькой, ручки и ножки её совсем не слушались, скрюченные болезнью, хотя малышка всё понимала, умом её господь не обидел, быстро научилась говорить. Митя, чтобы обеспечить семью, стал ездить на заработки в город, потому что дома, в деревне, никакой путевой работы не было. Уезжал на два-три месяца, возвращался на пару недель – и снова уезжал. Все заботы о больном ребёнке легли на плечи женщин. Вот тут только и поняла Алёна, какой крепкой, надёжной стеной была её свекровь. И от невзгод защитит и опереться есть на кого в трудную минуту.
Только сроднились свекровь с невесткой, только срослись под бременем общей беды, как случилось несчастье. Пошла утром свекровь корову доить, ещё затемно, когда все в доме спали, да так и не вернулась. Нашла её Алёна в хлеву бездыханную возле жалобно мычащей коровы. А рядом валялся опрокинутый подойник.
Катюшке пять годков исполнилось, но ходить самостоятельно она так и не научилась. Митя всё чаще в городе стал задерживаться, всё меньше денег привозить, ссылаясь на жадных работодателей. Алёна бы и пошла сама работать – вон Любаша звала продавщицей в магазин ей в помощь, да на кого ж такого ребёнка оставишь? Так и мыкалась по хозяйству, порой перебиваясь с хлеба на воду, пока муж копейку не пришлёт. Без мужской руки в доме всё ветшало, да и таскать на себе Катюшку с каждым месяцем становилось всё труднее. Но Митя, наведываясь домой, не спешил заняться ремонтом–постройкой, говорил, что устал, должен отдохнуть от непосильной работы.
Алёна его не ругала, ничего от него не требовала, про себя радовалась, что муж у неё, в отличие от большинства местных мужиков, водкой балуется не часто, обошла её эта беда. А оказалось, что беду-то с другой стороны ждать надо было…
Письмо, что сейчас бесхозное валялось на полу, поведало Алёне, что у Мити в городе другая семья, что недавно родился здоровый крепенький мальчик – сын, которого Митя никак бросить не может. Поэтому великодушно отпускает свою бывшую жену и щедро оставляет ей и Катюшке материну избушку–развалюшку. Живите, Алёна, в своё удовольствие. Даже обещал деньги на ребёнка присылать, если таковые останутся от родного сына. Вот и вся любовь!..
Наревевшись, Алёна подняла на подругу красные от слёз глаза и спросила:
– Как же мы теперь жить будем, Люба?
– Как, как? Как все живут! Мы, бабы, народ терпеливый и выносливый. Справимся как-нибудь! – решительно заявила Любаша.
– Да нам Катюшкиного пособия на еду не хватает, – пожаловалась Алёна, – а ведь лекарства нужны.
Задумалась Любаша. Пока мысль в голове её вызревала, она поставила чайник на плиту, достала из своей сумки хлеб, колбасу, масло и стала накрывать на стол.
– Надомная тебе работа нужна, Алёнка, чтобы всё время при ребёнке быть, не отлучаться от дочки.
– Это какая ж работа-то на дому? – растерялась Алёна.
– Ты же вяжешь хорошо! Вон какие варежки-носочки, кофточки да шапочки Катюшке своей навязала. Можно же на продажу вязать. А я придумаю, как в город отвозить и продавать там. У меня в городе знакомая на рынке как раз работает.
В заплаканных глазах Алёны блеснула надежда. Какое счастье, что есть у неё Любаша! Без поддержки подруги руки бы у неё совсем опустились.
Так и потекли день за днём, которые и жизнью-то назвать было трудно. Не жизнь, а сплошное выживание. Да видно судьба у неё такая – жестокая и жадная, обделившая Алёну простым человеческим счастьем.
Днём Алёна по хозяйству трудилась, да за Катюшкой приглядывала, вечером ей сказки вслух читала, а по ночам бралась за спицы, оставляя себе на отдых считанные часы.
В конце сентября, в последний четверг месяца должны были приехать в местную амбулаторию врачи из районной больницы. За здоровьем сельчан бдительно наблюдали фельдшер Васильевна да доктор-терапевт Анна Митрофановна. Хорошо наблюдали, честно, даже самоотверженно. Но чем могла помочь пятилетней девочке-инвалиду старенькая докторша, которая уже лет пятнадцать как на пенсии, а всё ещё работала, врачуя хворых и недужных? Спасибо ей, конечно, и низкий поклон! Но для Алёны очень важны были визиты врачей-специалистов. А приезжали они один раз в три месяца целой бригадой, консультировали местное население и вечером уезжали.
Вот и в этот четверг жители Воскресенского с мала до велика с нетерпением ждали командировочных. Алена нарядила дочку в самое красивое, словно отправлялись они на праздник, а не в местную амбулаторию, усадила её в коляску и повезла к двери. Коляска была старой. В таких мамаши лет до трёх своих малышей выгуливают, потом дети вырастают. Катюшка тоже выросла, хоть и отставала в росте от сверстников, и в коляску помещалась с трудом. А что было делать? Ходить девочка не могла. Тащить её на руках через всё село сил у Алёны просто не было. Невысокая, хрупкая, малосильная, ей и ведро воды с колодца принести – подвиг. Нужна была специальная инвалидная коляска. Да где ж её возьмёшь?
Толкнув дверь спиной, Алёна выкатила коляску на крыльцо, и, пятясь задом, стала спускаться по ступенькам. Покосившееся старое крылечко кое-как укрывало прохудившейся крышей входную дверь от дождя и снега, ступеньки давно прогнили и ждали ремонта. Вот только отремонтировать их было некому.
Преодолев первую ступеньку, коляска с девочкой благополучно спустилась на вторую. И вдруг серая от времени и сырости доска хрустнула под колесом, пошла тёмной трещиной и обломилась. Колёсико провалилось в образовавшуюся пустоту.
– Ой! – испуганно вскрикнула Катя и подняла на мать большие голубые глаза.
– Ничего, ничего, Катюша, сейчас я тебя вытащу! – воскликнула Алёна и стала решительно вытаскивать застрявшее колесо из ловушки.
Она торопилась, ведь надо было как можно раньше занять очередь в амбулаторию, до которой ещё идти и идти через всё село. С нетерпеливо бьющимся сердцем Алёна дёргала коляску то вверх, то вперёд и вниз, но злополучное колесо намертво застряло, зацепившись за деревянные зубья провалившейся доски.
– Господи, да что же это такое?! – с отчаянием воскликнула Алёна, понимая, что без посторонней помощи ей не обойтись. Оглядевшись по сторонам и заметив на крыльце соседского дома тёмную фигуру, закричала – Марат! Марат, помогите, пожалуйста! Мне одной не справиться.
Сосед, невысокий коренастый мужик, поднял на крик темноволосую голову. Он был лет на десять старше Алёны и молчаливо присутствовал с первых дней её появления в Воскресенском где-то с краю её жизни, никак не привлекая к себе внимание. Она немного побаивалась неприветливого соседа, зябко ёжась под пристальным взглядом его чёрных, глубоко посаженных глаз, словно под дулом пистолета, и старалась как можно скорее куда-нибудь уйти, спрятаться. Но сегодня выбора не было.
Марат не торопясь прошёл по своему двору и, распахнув калитку в заборе, разделявшем их участки, подошёл к крыльцу. Быстро оценив ситуацию, нагнулся, обхватив детскую коляску крепкими широкими ладонями, и без всякого усилия вытащил застрявшее колесо вместе с ребёнком и коляской. Оказавшись на свободе, Катюшка радостно заулыбалась. А Алёна поспешила с благодарностью:
– Ой, спасибо вам, Марат, огромное! Вы просто спасли нас. Не знаю, что бы я без вашей помощи делала. Нам очень нужно успеть на приём в амбулаторию. Сегодня врачи из города приезжают. Спасибо, спасибо!
Алёна торопливо бормотала слова благодарности, а Марат смотрел на неё своими странными глазами и молчал. Было в его лице что-то азиатское. То ли высокие скулы, то ли своеобразный разрез глаз, то ли смуглость кожи наводили на мысль о том, что в жилах его течёт кровь степных кочевников. И любому собеседнику, обладающему воображением, было легко представить далёкого предка Марата, нукера какого-нибудь ордынского хана, несущимся на боевом коне, в лисьем малахае, с колчаном за спиной, диким разбойничьим свистом разрывающим покой и тишину бескрайней степи.
Марат ничего не ответил, только кивнул головой и отправился восвояси. Алёна поторопилась со двора, вздохнув с облегчением. За шесть лет жизни бок-о-бок с соседом они и десятком слов не обменялись. На её вежливое «здравствуйте» обычно следовал молчаливый кивок. Вот и всё общение.
Марат тоже, как и Алёна, был пришлым в селе. Как рассказывала коренная жительница Воскресенского Любаша, появился он лет десять назад, купил старую бревенчатую избушку и стал укореняться, превратив собственными руками серый неказистый пятистенок в ухоженный современный дом со всеми удобствами. Всем на диво одним из первых в селе провёл водопровод, подключил газовое отопление, канализацию. Поговаривали, что в доме у Марата даже ванна имеется, хоть на краю участка, ближе к реке стояла и крепенькая рубленная банька. На крыше дома, крытой современной черепицей, насторожила своё круглое ухо спутниковая тарелка.
По профессии Марат был художником, резчиком по дереву, и зарабатывал себе на жизнь мастеря фигурки животных и сказочных персонажей из обычных деревяшек. Раз в пару месяцев он собирал изготовленное и отвозил на своей старенькой «Ниве» в город, по сувенирным лавкам. Видать товар его неплохо продавался, раз позволял безбедно жить на зависть окружающим.
Но за десять лет жизни в Воскресенском Марат так и не стал своим, не смотря на то, что вместе со всеми помогал строить церковь на взгорке у реки, на то, что украсил окна храма чудными резными наличниками, а во время ремонта поселковой администрации сварганил такое крыльцо, что полюбоваться на него приезжали из соседних сёл и деревень. Он никому не отказывал в помощи, нередко дарил маленьким односельчанам сделанные своими руками деревянные игрушки, ни с кем не ссорился. Местные молодки с завистью поглядывали на справного мужика, потому как жил бобылём, но холостяцкая жизнь, судя по всему, его никак не тяготила. Работящий, аккуратный, с золотыми руками, но… какой-то чужой.
Были у Марата два недостатка, что невидимой стеной вставали между ним и сельчанами. Во-первых, он был не в меру молчалив. Поначалу даже думали, что он глухонемой. Но быстро выяснилось, что слышит он прекрасно, да и говорить умеет, только не хочет лишний раз рот раскрывать. Жестами и мимикой ему объясняться было привычнее. Да и окружающие, как ни странно, понимали этот его язык хорошо. Прилепили Марату прозвище «молчун» и смирились. Во-вторых, Марат не пил. Совсем. Водку в рот не брал, как его не уговаривали. А уж этот-то недостаток среди местных жителей доверия к нему точно не прибавлял.
Вечером после консультации врача Алёна сидела за вязанием. Покормив ужином дочку, почитав ей сказку, полюбовавшись вместе с ней на красивые картинки в книжке, уложила спать, а сама под мерное звяканье спиц обдумывала, где же взять денег на лекарства, что сегодня выписал Катюшке доктор?
Тихие сентябрьские сумерки окутали старый деревянный домишко, деликатно скрыв все признаки ветхости и убогости. Мягкий жёлтый свет струился из окна на клумбу с белыми и сиреневыми астрами, всё ещё цветущими, всё ещё не желающими сдаваться на милость побеждающей осени. Сонная тишина постепенно воцарилась вокруг. Только где-то вдалеке лениво перебрехивались собаки.
Из-под ловких пальцев вязальщицы появлялись разноцветные узоры, тихо постукивали спицы. Алёна от усталости уже клевала носом, как вдруг со двора донёсся непонятный звук, будто кто-то стучал возле входной двери. Алёна вздрогнула, в миг растеряв всю сонливость, и прислушалась… “Тук-тук-тук” стучало за стеной. «Кто это там?» – испуганно подумала Алёна и отложила вязанье в сторону. Внутри всё похолодело, а сердце заторопилось невесть куда, заспешило, подгоняемое страхом. Она была одна в пустом доме с ребёнком.
Преодолевая страх, Алёна поднялась со стула и на цыпочках, словно опасаясь спугнуть незваного гостя, подошла к двери. “Тук-тук”… “Тук-тук-тук” доносилось с неровными промежутками. Кто-то стучал у самой двери снаружи. Прислонившись ухом к дверной створке, Алёна постояла, вслушиваясь в непонятные звуки, и вдруг решительно распахнула входную дверь. Со ступеней крыльца ей навстречу стала подниматься тёмная, окутанная сумерками, незнакомая фигура.
Алёна вскрикнула и прижалась спиной к дверному косяку. Лишь через мучительно долгое мгновение она узнала своего соседа. Марат стоял с молотком в руках и спокойно смотрел на неё.
– Это вы, Марат? Как же вы меня напугали! – сердце всё ещё трепетало в груди, как заячий хвостик.
– Всё сгнило, – проронил сосед, указывая зажатым в руке молотком на злополучную ступеньку.
– Да я знаю! Ещё бы, ведь дом старый, всё давно требует ремонта. Я утром что-нибудь придумаю. Доску какую-нибудь найду и отремонтирую. – Попыталась заверить его Алёна.
Но сосед отрицательно покачал головой. Что его не устроило в Алёнкином заверении? Но откуда-то сбоку он достал новенькую, свежеструганную, пахнущую стружками доску и стал укладывать вместо старой, провалившейся ступеньки.
– Что вы, Марат, не надо, – вдруг забеспокоилась хозяйка, – я сама всё сделаю!
Но в ответ он только фыркнул насмешливо и снова застучал молотком. Через несколько минут от опасной дыры в ступеньке не осталось и следа. Марат распрямил спину и взглянул на хозяйку.
– Спасибо вам, – пожала плечами Алёна. Она вовсе не ожидала такой помощи, не просила, но раз уж сделал, – право, не стоило. Мне даже неловко…
Не обращая никакого внимания на хозяйку, сосед окинул оценивающим взглядом всё крыльцо, потрогал руками свешивающиеся с крыши ветхие ошмётки кровельного материала, постучал кулаком по перилам и, нахмурив тёмные широкие брови, осуждающе покачал головой:
– Надо всё менять, – произнёс он глухим низким голосом. – Где муж?
Алёна усмехнулась невесело и пожала плечами.
– Муж? Муж объелся груш.
Марат смерил её пристальным мрачным взглядом, словно просвечивал насквозь рентгеном.
– Сам сделаю, – обронил мимоходом, подхватив с земли инструменты, и пошёл к себе домой. Уже подходя к калитке, не оборачиваясь, добавил, – завтра.
– Ой, что вы, не надо! – замахала руками Алёна, – у вас же своих дел навалом.
Но странный сосед как будто и не слышал её причитаний. Он не спрашивал разрешения, не предлагал помощи. Он просто ставил её перед фактом. И не ждал никаких возражений. Через минуту его коренастая фигура, мелькнув на мгновение в освещенном дверном проёме, исчезла в глубинах соседского дома.
Осень щедро разливала своё золото и багрянец по окрестным лесам и полям, награждая сельских тружеников последними солнечными, по-летнему тёплыми днями. А во дворе у Алёны кипела работа. Быстро разобрав старое, обветшалое крылечко, Марат принялся сооружать новое. Он проигнорировал робкие протесты хозяйки и бодро стучал молотком.
Когда новое крыльцо приобрело почти законченный вид, благоухая свежим деревом и выставляя осеннему солнцу медово-розовые спилы, мастер принялся работать резцом, покрывая перила и балясины затейливым узором. За этим священнодействием с интересом наблюдала закутанная в старенький плед Катюшка, устроенная матерью на лавочке в саду. Необщительный, мрачноватый сосед дядя Марат ей казался волшебником, который с помощью своего чудесного резца выпускал на волю из кусков деревянного бруса чешуйчатых рыбок и изогнутых морских коньков. Руки его с широкими мужицкими ладонями, с сильными, чуткими пальцами, инстинктивно чувствовали душу дерева, бережно и умело извлекая на свет то таинственное, волшебное, что было скрыто от всех других.
Соседи стали с любопытством заглядывать на Алёнин двор. Что там за чудо чудное творит своими золотыми руками странноватый резчик? Навестила подругу и Любаша. Она выпучила глаза на Марата и удивлённо подняла брови.
– Ух ты, красота какая!.. – выдохнула она, остановившись в двух шагах от работника. – Ну, ты – мастер, Марат! И как это у тебя получается? Жаль только, что это дивное крылечко смотрится у старой халупы, как новенькое седло на корове.
Марат бросил на неё сердитый взгляд и снова склонился над своей работой, не удостоив ответом. Любаша хмыкнула, пожала плечами и прошла мимо него в дом.
– И как это тебе удалось заполучить такого работника? – спросила она, привычно располагаясь на кухне у Алёны.
– Да я его и не просила, наоборот – долго отнекивалась. Но он меня не послушал. Вот теперь произведение искусства творит, – ответила Алёнка, растерянно улыбнувшись. – Боюсь даже представить, сколько это может стоить?
– Не бойся, денег он с тебя не возьмёт, – заверила Люба, – он и за ремонт здания администрации ни копейки не взял. Неужели с матери-одиночки с больным ребёнком на руках плату будет требовать? Нет, Марат не такой.
– А какой? Я его совсем не знаю, хоть и живём рядом. Что он за человек? Молчит всё время и смотрит так, что у меня мурашки по коже бегают, – пожаловалась Алёна, – От этих его взглядов мне дурно становится, воздуха не хватает. Точно он меня насквозь видит.
– Может ты ему приглянулась как женщина? – усмехнулась подруга. – А что, мужик справный, рукастый, трудолюбивый. Опять же непьющий! А вдруг это твой шанс?
Алёна замахала на неё руками и, сердито сдвинув брови, ответила:
– Бог с тобой, Любаша! Я боюсь его как огня. Да и кому я нужна с таким «хвостом»? Так что не говори глупости.
Закончив работу, мастер покрыл крыльцо разноцветными красками и со стороны казалось, что это вовсе не вход в обычный деревенский дом, а ворота в подводное царство, где плещутся в голубых волнах гибкие серебристые рыбки, а весёлые морские коньки прячутся в зелёных зарослях водорослей.
Алёна долго рассматривала новое крыльцо, благоговейно прижав руки к груди. Потом посмотрела на мастера, довольного своей работой, и сказала:
– Спасибо вам, Марат. Даже не знаю, как вас отблагодарить…
Сосед хитро прищурился, в уголках его губ вздрогнула еле заметная улыбка.
– Чаем угости, – произнёс он и с деланным безразличием отвернулся в сторону.
– Чаем? Конечно, чаем угощу! – спохватилась Алёна, обрадовавшись столь мизерной плате за работу. – Я сегодня, кстати, и пирожков напекла, с капустой и с рисом. Вы любите пирожки с капустой?
Марат молча кивнул, собрал краски и инструменты, и вперёд хозяйки прошёл в её дом не дожидаясь приглашения.
Пока хозяйка суетилась на кухне, готовя нехитрое угощение, гость без стеснения осматривал её дом. Всё замечал его острый взгляд: и рассохшиеся половицы, чуть прикрытые половиками, и старые щелястые оконные рамы – источник вечных сквозняков, и бедную, чересчур скромную обстановку. Стыдно и неловко было Алёне перед гостем за свою неустроенную жизнь, за то, что ребёнок растёт почти в нищете. И она мысленно подгоняла чайник поскорее закипать, чтобы отвлечь гостя, сосредоточить его внимание на чаепитии.
Когда сели пить чай, она суетилась, расставляя тарелки с пирожками на покрытом старой выцветшей клеёнкой столе, выставила перед соседом самую красивую чашку, пододвинула сахарницу.
– Угощайтесь, Марат, – произнесла она, мучительно пытаясь придумать тему для беседы.
Но он вдруг произнёс:
– Давай на «ты», – и посмотрел пристально прямо в глаза. И опять он не предлагал, не спрашивал разрешения, а просто доводил до её сведения, что отныне они будут обращаться друг к другу на «ты».
Алёна покорно кивнула и опустила взгляд в чашку с чаем. Чувство неловкости переполняло её, будто взгляд тёмных, азиатского разреза глаз что-то разбередил в глубине души, и с самого её дна стали подниматься смутные неведомые ей самой потоки.
Она не знала, о чём говорить, попыталась выспросить у него про то, где он так научился резать по дереву, но Марат ответил неопределенным пожатием плеч, и беседа заглохла, так и не начавшись. Молчание звенело напряжённой, неуютной тишиной, зияло чёрной дырой, требующей заполнения хоть чем-нибудь. Но странный гость никак не пытался помочь растерянной хозяйке, только бросал на неё пристальные взгляды поверх чайной чашки, щуря свои тёмные азиатские глаза.
Алёна еле дождалась окончания чаепития, так ей не терпелось избавиться от гостя. Когда он наконец поднялся из-за стола, благодарно кивнув за угощение и прихватив с собой запросто, не спрашивая разрешения, ещё один пирожок с капустой, Алёна вздохнула с облегчением. Пытка молчанием заканчивалась. На пороге Марат снова смерил её долгим пристальным взглядом и произнёс:
– Окна завтра заделаю, а то зимой замёрзнете, – и ушёл, скрипнув на прощание дверью.
Так и пошло дальше: то окна законопатит, то дверные скрипучие петли смажет, то гвоздь вобьёт. Видать, в своём доме всю мужскую работу переделал, перешёл на соседский дом. Или добровольно решил взять под собственное крыло убогую соседку.
Алёне бы радоваться, что такая необходимая помощь пришла, откуда не ждали. Но что-то внутри неё самой мешало ощутить эту радость.
Глядя на себя в зеркало, она видела худую, бледную, слабую, замученную жизнью женщину. Озябший под студёными ветрами судьбы серенький воробышек, ничего кроме жалости и сострадания не вызывавший, а то и презрительной брезгливости. Долгие же, пристальные взгляды Марата невольно наводили на мысль, что видит он в ней совсем другое, вовсе не вызывающее жалости и сострадания. Но что?
Странные у него были глаза: в них прятались потаённые мысли и чувства, которые невозможно было разгадать. И от этой неразгаданной тайны щемило в груди, а порой накатывала жаркая волна и становилось трудно дышать, а сердце тревожно стучало, предупреждая об опасности. Алёна тяготилась общением с ним – слишком странным, непонятным был сосед. Хотя, мог ли бог вложить талант создавать из простого дерева такую красоту в руки плохого человека? Алёна мучилась, сомневалась, опасалась, но и отказаться от столь нужной помощи не могла. Да и не спрашивал Марат разрешения, просто приходил в дом, находил себе работу и делал её, ни на кого не обращая внимания, словно был в чужом доме хозяином.
Каждый раз после окончания работы Алёна вынужденно звала соседа пить чай, пытаясь играть роль благодарной хозяйки. Он никогда не отказывался, но за столом продолжал молчать, молчать и смотреть на Алёну. Однажды она не выдержала этой молчаливой пытки.
За окном нудно моросил октябрьский дождик, хмурилось низкое серое небо. А в маленькой кухоньке повисла напряжённая тишина. Алёна тяжело вздохнула, набираясь смелости, и сказала:
– Ну, что ты молчишь, Марат? Почему ты всегда молчишь? Это же просто невыносимо! Я задыхаюсь от этого твоего молчания. Чем пожирать меня глазами, скажи хоть что-нибудь!
На мгновение в чёрных глазах вспыхнуло удивление, вздрогнула тёмная бровь. Но потом он улыбнулся снисходительно, как улыбаются на реплику неразумного дитяти, и произнёс своим низким глуховатым голосом:
– Пошли, – и поднялся из-за стола.
– Куда? – растерялась Алёна.
Он вывел её на крыльцо и, оглядевшись по сторонам, приказал:
– Слушай!
“Что слушать?!” – Хотелось крикнуть Алёне, но она смолчала, обвела взглядом серый, смутный от дождя двор. Дождь неторопливо барабанил по крыше, журчал ручейком, стекая в бочку на углу дома, шуршал в ещё цеплявшихся за ветки яблонь побуревших листьях. Ветер подпевал дождю, наигрывая на струнах электрических проводов. И вдруг Алёна поняла, почувствовала всем своим существом, что тишина-то вокруг живая! Она была наполнена таинственными вздохами, неясными, тающими вдали звуками, непонятными всхлипами. И молчание двух людей в этой дышащей тишине оказалось таким естественным, таким правильным, что любые слова могли только нарушить существующую гармонию, внести диссонанс. Если внимательно слушать тишину, то молчание не становилось непреодолимой стеной, а объединяло, посвящало в одну тайну, сближало.
Алёна зябко поёжилась, обхватив себя за плечи, потрясённая собственным открытием. Сколько они уже вот так стоят и вслушиваются в тишину? Пять минут? Десять? А может целую вечность? Марат снял с себя куртку и накинул на плечи Алёны. Она посмотрела на него и впервые не опустила глаза, выдержала пристальный, проникающий в самую глубину души взгляд. А из чёрных, глубоко посаженных глаз странного соседа струился тёплый свет, обволакивал, согревал, оберегал. “Да нет в нём ничего страшного и пугающего!” – Вдруг с облегчением поняла она. Сама себе напридумывала всяких глупостей и испугалась. А он на самом деле добрый, просто замкнутый и молчаливый. Разве можно бояться человека, умеющего слушать тишину?
Но сами собой сорвались с губ непрошенные слова:
– Поздно уже… Пойду я, – и, стянув со своих плеч куртку, протянула её Марату.
И вновь молчание обернулось непреодолимой стеной, препятствием, а в глазах его погас тёплый свет, словно кто-то неловким движением разбил лампочку.
В конце октября Марат принёс в большой картонной коробке подарок для Катюшки. Он решительно прошёл в комнату, где девочка сидела за столом и рассматривала картинки в детской книжке. Алёна, удивлённая видом загадочной коробки, пошла за ним следом.
Марат водрузил коробку на стол и стал извлекать оттуда раскрашенные в разные цвета самодельные деревянные кубики и пирамидки. Девочка замерла с открытым ртом, наблюдая, как из разрозненных деталей под руками соседа собирается сказочный замок с башенками и галереями, балконами и террасами. В окошке самой высокой башни виднелась хрупкая фигурка маленькой принцессы, чем-то неуловимо похожей на саму Катю.
Восторгу ребёнка не было предела! Катюша вытягивала тонкую шейку, силясь рассмотреть все детали, тянула скрюченные болезнью ручки, чтобы прикоснуться к этому чуду. Марат с улыбкой наблюдал за ней, а потом вдруг резким движением разрушил всю конструкцию… Разноцветные кубики с сухим щёлканьем рассыпались по столу.
– О-ох! – вздохнула Катя и подняла на дядю Марата большие голубые глаза, быстро наполняющиеся слезами.
Алёна удивлённо взглянула на соседа. Почему он сломал замок? Что задумал? А тот сгрёб кубики ладонями и пододвинул к Катюшке.
– Собирай, – произнёс тихо, но отчётливо.
Девочка потянулась к новой игрушке. Но судорожно выгнутые пальчики не слушались, отказывались подчиняться. Кубики выскальзывали из неловких больных рук. Видя мучения ребёнка, Алёна задохнулась от возмущения:
– Зачем ты так, Марат? Видишь ведь, ей не справиться самой. Она и ложку-то в руке удержать не может.
Она бросилась было помогать дочери, но наткнулась на вытянутую руку соседа, как на каменную стену.
– Сама справится, – произнёс он, удерживая хозяйку в двух шагах от стола.
Алёна, сразу поняв, что силы их не равны, стала горячо убеждать его словами:
– Ей же трудно, Марат! У неё больные руки, пальчики совсем не слушаются. Зачем ты так? Это жестоко в конце концов! Пусти, я помогу ей!
Он мотнул головой, упрямо поджав губы:
– Пусть сама.
И тут в Алёне проснулся зверь, самка, детёныша которой мучают и издеваются над ним. Она решительно развернулась к Марату и стала выталкивать его руками из комнаты в коридор. На мгновение лицо его исказила гримаса удивления и растерянности. А Алёна пихала его сжатыми кулачками в грудь, вытесняя в коридор шаг за шагом, и яростно шипела:
– Я никому не позволю издеваться над моей дочерью! Злой, жестокий, бессердечный человек! Не нужны нам твои подарки, не нужна твоя помощь! Уходи из моего дома и больше не приходи!
Она остервенело молотила кулаками по его широкой груди, глотая злые слёзы, пока он не схватил её за руки и, глянув прямо в глаза, произнёс:
– Успокойся, дурочка!
– Сам ты дурак! – взвизгнула Алёна, пытаясь вывернуться из его рук, сжимавших её запястья словно железными тисками.
Вдруг из комнаты послышались странные звуки, похожие на сопение, заставившие обоих повернуться и забыть о потасовке. Алёна шагнула к двери в комнату и ахнула, разом растеряв всё возмущение. Девочка самозабвенно, приоткрыв ротик от усердия, собирала кубики. Получалось плохо. Разноцветные детальки то и дело выскальзывали из напряжённых пальцев, но спустя несколько минут ей всё-таки удалось поставить один кубик на другой. Катюша подняла на взрослых полные восторга глазёнки и радостно засмеялась.
В душе у Алёны что-то дрогнуло и слёзы потекли из глаз.
– Умница ты моя! – бросилась к дочке, обняла, покрывая поцелуями счастливое личико. – У тебя всё получится, обязательно получится!
Испытав мгновенный стыд за вспышку гнева, подняла глаза на Марата. Но в дверном проёме никого не было. Она выглянула в коридор, но коридор был пуст. Сквозь стылую осеннюю тишину со двора до неё донеслись звуки быстро удаляющихся шагов.
Вечером, сидя на кухне за чашкой чая напротив Любаши, Алёна жаловалась:
– Он меня дурой обозвал, – на Алёну удивлённо уставились круглые Любашины глазищи, – я в долгу не осталась. В общем поссорились. А потом, когда я успокоилась и немного подумала, то поняла, что он был прав. Дура, я и есть дура! Всё оберегаю Катюшку от всего на свете, как глупая курица-наседка, а ведь надо ребёнка к жизни готовить! Должна же она научиться есть самостоятельно, хотя бы с ложкой управляться. А этот конструктор замечательный помогает развивать ручки. Марат прав, надо подталкивать Катю к самостоятельности. А я на него накричала, обидела ни за что, ни про что… – Алёна виновато вздохнула. – Он же эти кубики собственными руками выпиливал, шлифовал, раскрашивал, время тратил, силы, фантазию. А я… Очень неловко получилось.
– Так пойди и попроси прощения, – посоветовала Любаша, – делов-то!
– Тебе легко говорить! – Алёна уставилась в окно, где на сером фоне порхали первые крупные снежинки, оставляя на стекле мокрые неровные кляксы. – Вроде бы и понимаю, что не права, значит надо это признать и извиниться. А как представлю взгляд этих его азиатских чёрных глаз, вся решимость испаряется.
– Ну вы даёте! – усмехнулась подруга. – Нашли из-за чего ссориться! Что-то ты мудришь, Алёнка. Мужик добрый, умный, заботится о тебе, дурёхе, к ребёнку твоему хорошо относится. За такого держаться двумя руками надо!
– Боюсь я его! Он странный, загадочный какой-то…
– Ой, я тебя умоляю, подруга… Загадочный!.. Не выдумывай.
Все мужики одинаковые, и всем им от бабы нужно только одно. За это он тебе и гвоздь забьёт и крыльцо отремонтирует, и даже к ребёнку по-доброму относиться будет. Такова правда жизни! Нет никакой загадки. Всё просто и примитивно.
Устал наш Марат в одиночестве маяться, видит, что ты без мужа осталась, вот клинья к тебе и подбивает. А ты этим пользоваться должна, не упускай свой шанс.
– Ну что ты говоришь, Люба!? – воскликнула Алёна, чувствуя, как запылали щёки то ли от возмущения, то ли от смущения.
От слов подруги на душе стало противно, как будто Любаша, не подумав, пробежалась там в грязных с улицы сапогах. «Нет, Марат не такой!» – хотелось ей возразить. А почему не такой? Что она о нём знает? Тёмная лошадка этот сосед. Разве только умение слушать тишину делает его иным, не похожим на других?
Почему-то вспомнилось, как Митя ухаживал за ней в госпитале. В серой больничной пижаме и безразмерных казённых тапках ходил за ней хвостом, поджидал у выхода из палат, рвался помочь поднести штатив для капельницы или бикс со стерильными салфетками. И смотрел на неё так, что невольно хотелось застегнуть все пуговицы и поднять воротник повыше. На третий день знакомства полез к ней целоваться прямо в процедурном кабинете, после того как она сделала ему укол. Не встретив сильного сопротивления, осмелел и стал зажимать её по углам, лапая горячими ладонями и слюнявя лицо жадными поцелуями, презрительно хмыкая на её смущённое блеяние: «Митя, люди же вокруг!». Сейчас, спустя годы, Алёна чувствовала себя осенним листком, сорванным ураганом Митиной любви с привычной ветки и унесённым за тридевять земель. Ураган пролетел, а бедный брошенный листок остался…
Нет, Марат был совсем другим, не таким, как Митя. Ни малейших попыток прижать её в каком-нибудь углу не предпринимал. Да и под его пристальным взглядом не хотелось застегнуться на все пуговицы… Тогда чего же она боится? От его взглядов она переставала чувствовать опору под ногами, словно пропитанная осенней влагой земля превращалась в белопенные облака и её неудержимо тянуло вверх, в бездонное небо. А там, подхваченная воздушными потоками, она легко могла улететь в неизвестные, опасные дали, позабыв обо всём, оставив на грязной земле дом, хозяйство, даже Катюшку… А разве можно оставить Катюшку? Этого никак нельзя допустить! Вот и привязывала себя верёвкой придуманных страхов.
Два дня Алёна терзалась муками совести, два дня поглядывала в сторону соседского участка, в надежде увидеть открывающую калитку знакомую коренастую фигуру. Но Марат не приходил. В конце концов Алёна решилась и отправилась сама к соседу в хрупкой уверенности, что повинную голову меч не сечёт.
На участке Марата было не видно. Она, едва закрыв за собой калитку, внимательно осмотрела ухоженный участок, нарядный, выкрашенный светлой краской дом, отдельно стоявший гараж для машины, притихший сонный сад. Раньше она никогда не приходила сюда. Марат не приглашал, а она не навязывалась. Теперь её поразило, сколько любви и заботы было вложено в каждую постройку, в каждый куст или дерево, в каждую грядку.
В окнах дома свет не горел, значит хозяин был где-то в другом месте. Алёна неуверенно пошла вперёд по вымощенной тротуарной плиткой чистенькой дорожке. Из-под гаражных ворот пробивалась тоненькая полоска света. Она подошла и прижалась ухом к гладкой струганной створке, прислушиваясь. Из гаража доносились жужжащие, взвизгивающие звуки какого-то работающего электрического механизма.
Алёна постучала и вошла. Большую часть просторного гаража занимала не старенькая «Нива», а длинный стол, заваленный деревянными заготовками, инструментами и банками с краской. Пахло стружками и чуть-чуть бензином. Марат сидел за столом и шлифовал готовую заготовку для новой фигурки. Дерево в его руках было живым и тёплым, казалось, что прикасаешься к человеческому телу, молодому, упругому, обещающему раскрыть все свои тайны. Он вглядывался в золотисто-розовую древесную плоть, пытаясь угадать контуры будущей игрушки или сувенира. Кто это будет? Может быть увалень-медвежонок? Или уютно свернувшийся в клубочек кот? Или большая птица с длинной изящной шеей?
Дверь скрипнула, и Марат оторвался от работы, поднял на гостью удивлённый взгляд. От неожиданности он привстал от стола, отложив в сторону свою работу.
– Здравствуй, Марат, – пробормотала Алёна, не зная, куда деть руки. От неловкости хотелось вжаться спиной в деревянную дверь и раствориться в ней, стать незаметной, невидимой. – Я пришла попросить у тебя прощения за свою грубость. Извини. На самом деле ты был прав.
Он стоял и молчал, глядя на неё исподлобья. «Не простит, ни за что не простит!» – подумала Алёна, заметив, как хмурятся его тёмные брови. Но глаза уже смеялись, сверкали весёлыми искорками, уголки губ подрагивали, пытаясь сдержать рвущуюся наружу улыбку. И на сердце стало легко-легко.
– Ты не сердишься? – зачем-то спросила она, уже понимая, что не сердится, совсем не сердится. – Только зря ты меня дурой назвал. Я, конечно, глупая, но не дура.
– Не дура, а дурочка, – ответил Марат, отведя взгляд и снова старательно шлифуя куском наждачной бумаги деревянный спил, – до дуры тебе ещё расти и расти.
И словно отпущенная на свободу, прорвавшая все препоны и преграды, Алёна стала взахлёб рассказывать, с каким упоением и упорством её Катюшка играет в новую игру, что у неё не всё получается, но под напором интереса и любопытства, неуклюжие детские ручки терпеливо собирают кубик за кубиком, выстраивая волшебный замок с маленькой принцессой в башне. И какое же это счастье – видеть радость в глазах ребёнка! Марат не сдерживал больше улыбку, слушал внимательно, кивал темноволосой головой. А улыбка у него добрая, светлая – вдруг заметила Алёна и тоже улыбнулась.
Как-то быстро Алёна привыкла к ежедневным визитам соседа. Сделав всю свою работу, он приходил к ним и занимался с Катюшкой, всё время придумывая какие-то новые развлечения. Однажды он принёс большой лист плотной белой бумаги и целую коробку с красками. И стал учить девочку рисовать… руками. Катя опускала пальчик в краску, а потом прикладывала к листу бумаги, оставляя маленький круглый или овальный оттиск. Марат же с помощью кисточки дорисовывал, превращая разноцветные пятнышки в жучков, паучков, гусениц-многоножек, божьих коровок и порхающих бабочек. Через час весь большой лист был населён весёлыми насекомыми, приводя в полный восторг Катюшку.
А Алёна, сидя в уголке с вязанием, с улыбкой наблюдала за ними. Самое удивительное, что художники общались между собой без всяких слов. Им достаточно было взгляда, движения бровей, улыбки, утвердительного «Угу» или удивлённого «Ммм?», чтобы понять друг друга. А может они общались мысленно? Как знать, может им обоим, таким не похожим на других, была доступна телепатия?
Глядя на трудолюбивую парочку, в душе Алёны разрастался тихий свет. А в голове сама собой возникла странная мысль: как бы сложилась её жизнь, если бы шесть лет назад в госпитале она встретила не Митю, а Марата? Но эта мысль, помахав ярким крылом мечты, поманив в заманчивый мир фантазий, тут же угасла, разбившись о неприглядную действительность. Если бы да кабы… Её, Алёнина, жизнь сложилась так, как сложилась. И она – почти нищая, убогая, с больным ребёнком на руках. И это уже не исправишь никакими мечтами и фантазиями.
Теперь молчание в обществе Марата не тяготило Алёну. Каждый молчал о своём, не навязываясь, не мешая другому, и ей казалось, что молчать вместе даже интереснее. Можно было думать о своём, а можно было попытаться угадать, о чём думает сосед. Когда хотелось поговорить, она рассказывала, делилась своими мыслями, задавала вопросы. А он слушал и слушал так, что никакие слова были не нужны. По взгляду, по напряжённо сжатым губам или удивлённо поднятым бровям она понимала, что Марат ей сопереживает, что он всё понимает. Не смотря на своё вечное молчание, он был внутренне ей созвучен. Как ни странно, но о его молчание, как о волнорез, разбивалось её отчаянное одиночество. Это молчание окутывало её, защищало, оберегало.
В начале ноября, когда тонкий ледок сковал привычную деревенскую грязь, а проплешины первого неуверенного снега превратили скошенные поля в шкуру неведомого животного, Марат уехал на своей «Ниве» в город на пару дней. Алёна с неприятным удивлением поняла, что скучает и ждёт его возвращения. Нельзя, ох, нельзя было в её положении привязываться к чужому человеку, даже очень хорошему человеку. Весь её жизненный опыт учил, что такая привязанность неизменно заканчивается горьким разочарованием.
Он вернулся вечером и, едва загнав машину в гараж, заявился к соседке, впустив в дом за собой шлейф морозного воздуха и добрый дух дальних дорог.
– Здравствуй, Марат, – Алёна распрямила спину от таза со стиркой, хватая мокрыми распаренными руками вафельное полотенце, – уже вернулся?
Он кивнул, одной рукой стягивая шапку с головы, а другой протягивая ей какой-то свёрток.
– Что это? Это мне? – она неловко тёрла полотенцем мыльные ладони, боясь прикоснуться к таинственному подарку, опасаясь его испачкать, испортить, осквернить, точно там, под обёрточной бумагой скрывалось неведомое сокровище.
В свёртке оказались книги.
– «Массаж», «Пособие по классическому массажу», «Методика лечебного массажа для детей с ДЦП», – читала она, перебирая плотные, прохладные книжки. – Марат, ты принёс это мне, чтобы я делала массаж Кате?
Он кивнул утвердительно и внимательно посмотрел ей в глаза. Под этим взглядом она вдруг растерялась.
– Но я не умею делать массаж…
– Учись.
– Я училась в медицинском училище, ходила на курсы массажа, но так и не закончила, не доучилась. Я же не сдала выпускные экзамены и диплом не получила! Я же недоучка, Марат, – зачем-то оправдывалась она, протягивая ему книги, будто хотела вернуть подарок обратно. – Нет, у меня не получится!
– Получится! – твёрдо произнёс он, отталкивая протянутые к нему книги.
– Ты не понимаешь, Кате нужен профессиональный массажист, настоящий специалист, а где ж его взять в нашей глуши? – И снова протянула ему книги. Пусть заберёт, ей они всё равно не помогут, она же недоучка, она не сможет, не справится.
– Вот именно, где? – И посмотрел жёстко, сверкнув стальным блеском в тёмных глазах.
Алёна сникла, почувствовав себя нерадивой ученицей, которую отправили на пересдачу экзамена. Не было ни сил, ни времени на самообучение, а главное, не было никакой уверенности, что получится. Да и почему должно было получиться, если вся её жизнь была подтверждением её несостоятельности? Она же не состоялась ни как женщина, ни как жена, ни как мать, ни как хозяйка… Но Марат вложил стопку книг в её влажные после стирки руки и произнёс голосом, не терпящим возражений:
– Читай, учись и лечи ребёнка.
Повернулся и вышел, не обратив внимания на её жалобные попытки возразить.
С тех пор он приходил каждый вечер и занимался с девочкой, давая возможность матери изучать новые книги. Если Алёна отговаривалась необходимостью вязать для заработка, он вытаскивал из её рук спицы с пряжей и откладывал на стол с таким видом, что спорить уже не хотелось. И она читала, с трудом вспоминая подзабытые медицинские термины, вникая в суть, запоминая. Как только силы покидали её, и без того слабая уверенность в себе таяла, когда она готова была отступить, сдаться, смириться со своей слабостью и неумением, взгляд чёрных глаз подстёгивал её, как плеть степного кочевника подстёгивает уставшего коня.
И постепенно, сначала робко и неуверенно, потом всё увереннее и настойчивее Алёна начала делать каждый день дочери массаж, разминая, растирая плавными движениями напряжённые мышцы, заставляя скрюченное болезнью тело ребёнка распрямляться, наливаться силой. К концу ноября Алёна заметила первые положительные сдвиги и, не успев отогнать от себя слишком желанную мысль, подумала, что такими темпами Катюшка скоро встанет на ноги и начнёт ходить самостоятельно. Подумала и испугалась. Лучше не думать о таком, а то не переживёшь разочарования. Но, невзирая на привычное, укоренившееся в душе неверие в лучшее, она почему-то надеялась, что именно так и будет, боялась и надеялась.
А в глазах Марата появилось новое выражение, когда он смотрел на Алёну. Нет, это не могло быть правдой, потому что к ней, слабой и убогой, не могло относиться, но, кажется, он ею гордился. И от этого взгляда промёрзшая земля под ногами превращалась в белопенные облака, а за спиной вырастали крылья и хотелось лететь, подхваченной потоками воздуха, в далекие дали, ничего не боясь и ни в чём не сомневаясь.
В начале декабря Марат привёз из города новенькое кресло-каталку для Кати. В первый момент Алёна не поверила собственным глазам, потом завизжала от радости и повисла на шее дарителя, шепча восторженной скороговоркой: «Спасибо, спасибо, Марат!!». От такого бурного проявления чувств он опешил и застыл, как каменное изваяние. А Алёна, быстро придя в себя, смутилась, отскочила в сторону, словно обожглась, залившись ярким румянцем, и сосредоточилась на изучении подарка.
Кресло-каталка меняло всё в её жизни и жизни Катюшки. Оно открывало совершенно новые возможности. Теперь она сможет спокойно возить выросшего и потяжелевшего ребёнка хоть по всему Воскресенскому, хоть на приём к врачу в амбулаторию, хоть в магазин, хоть в гости к Любаше. Да просто покажет дочке бескрайние снежные поля вокруг села, высокий берег уснувшей подо льдом реки, лес за рекой, застывшие серебряными арками тонкие берёзы, склонившиеся под тяжестью снега и льда.
Но новая мысль отрезвила и погасила радость.
– Марат, – проговорила Алёна, с нежностью проводя ладонью по гладкой хромированной поверхности колеса, – оно же, наверное, кучу денег стоит? Ты же понимаешь, что таких денег у меня нет и никогда не будет? Как же мне тебя отблагодарить?
И подняла на него глаза, уже слыша в голове ехидный голос Любаши: «Ох, придётся тебе расплачиваться, подруга!» – внутренне готовая свалиться вниз с белопенных облаков со сломанными крыльями. Но он по-доброму улыбнулся и махнул рукой. «Ерунда!» – говорил тёплый взгляд его азиатских глаз. И крылья не сломались, а облака остались белыми и лёгкими, свободно парящими в лазурных небесных высях.
Счастливая, окрылённая новыми перспективами, Алёна порхала по хозяйству, не чуя ног под собой. А в руках любая работа спорилась, ладилась. Приближался Новый год. Чуть ли не впервые в жизни этот праздник не вызывал грустных мыслей, а наоборот, открывал новые надежды. С радостью Алёна готовила подарки для близких, в круг которых впервые попал и Марат. Надо было как-то отблагодарить человека за добро. У неё не было лишних денег, но зато были умелые руки и отложенная на всякий случай хорошая шерстяная пряжа. Она решила связать ему свитер из этой пряжи. Зима на дворе. Тёплая вещь наверняка пригодится.
День за днём, вернее, ночь за ночью, отрывая скудные часы от собственного сна, Алёна стучала спицами, вывязывая красивый замысловатый узор, вплетая к шерстяной нити тепло своей души, доброту и признательность отзывчивого сердца. Пусть ему будет тепло и уютно в этом свитере, пусть он согреет его, убережёт от сырости и холода, защитит от простуды. Если бы она могла, она бы вплела в узор всю свою нежность, делая пряжу ещё мягче. Чтобы он почувствовал, надевая свитер – словно ласковые женские руки прикасаются к нему, гладят широкие плечи, скользят нежными ладошками по спине, обнимают… Алёна потрясла головой, отгоняя ненужное видение. Марат добрый, хороший, глубоко порядочный человек с большим сердцем. Он её жалеет, оттого и заботится. Да и как не пожалеть такую убогую, одинокую женщину с больным ребёнком на руках?
Катюшка уже пыталась стоять на нетвёрдых ножках, хватаясь для устойчивости за стол или стул, укрепляя надежду в материнском сердце. Любаша радовалась вместе с ней, глядя на ребенка, но не упускала момент съязвить:
– Ох, будешь ты расплачиваться, подруга, со своим благодетелем, и не деньгами, поверь мне! – и косила в сторону Алёны лукавым глазом.
– Буду, Люба, буду, – твёрдо отвечала Алёна, – полы в его доме мыть буду, грядки полоть, всё, что угодно делать буду, если попросит! Я так ему благодарна! Вот, только он ничего не просит…
– Не смеши меня, Алёнка! Полы он и без тебя вымоет, а ты натурой с ним расплачиваться будешь, помяни моё слово. Такова правда жизни!
Алёна краснела и отводила взгляд в сторону.
– Он не такой, Люба! Он добрый, благородный, порядочный. Сколько времени уже мне помогает, а никакого намёка, не то что…
– Подожди, подруга, с мыслями соберётся, осмелеет и намекнёт, обязательно намекнёт.
Такие разговоры наводили смуту в душе Алёны, и раздражали, и смущали, заставляя честно признаваться хотя бы самой себе, что на самом деле она ждёт хоть каких-то проявлений интереса к ней как к женщине со стороны Марата. Но руки он по-прежнему не распускал, взглядом масляным её не раздевал, сальными словечками в краску не вгонял. Значит, делала вывод Алёна, она ему совсем не интересна, не привлекательна.
Теперь она подолгу задерживалась возле зеркала, рассматривая свое отражение, и грустно вздыхала. Да уж, не на что тут смотреть. Кожа бледная, щеки впалые, глаза затравленные, волосы тусклые. А руки… Она смотрела на свои руки с покрасневшей от работы, обветренной, покрытой цыпками кожей, с неухоженными, вечно ломающимися ногтями и хотелось сжать ладони в кулак и спрятать за спину. Нет, нукеры ордынских ханов таких «красавиц» в упор не видят, не замечают. И правильно делают! У неё ребенок больной на руках. С таким ярмом на шее в облаках не летают. Полёты в облаках – они для других, обласканных судьбой женщин, красивых и смелых, уверенных в себе, знающих себе цену. А какая цена у неё, сироты убогой? Копейка, да и та ломанная. От таких мыслей становилось совсем тошно, а крылья за спиной опускались.
Подарок свой она закончила вязать как раз 31-го декабря утром. Алёна раскладывала его на столе, когда в дом забежала Любаша.
– Ух ты, какая вещь классная! – воскликнула она, стряхивая снег с пуховика. – Это кому? На продажу?
– Нет. Это подарок на Новый год, – ответила Алёна, сворачивая свитер. Отчего-то ей не хотелось, чтобы подруга видела её подарок, оценивала, критиковала.
– Соседу что ли? Ну-ка, дай посмотреть, – и бесцеремонно вытащила из рук хозяйки свитер, развернула его в вытянутых руках, покрутила, рассматривая со всех сторон. – Классный подарок, Алёнка, вот только великоват ему будет. Он же не такого высокого роста, Марат-то. А ты вон какие длиннющие рукава вывязала.
Алёна, не говоря ни слова, забрала из рук подруги свитер. Это был её подарок личный, это была частичка её души и добрых заботливых рук, только её. Ни к чему постороннему человеку вмешиваться. И тут же устыдилась: разве Любаша посторонняя? Да она самая близкая подруга!
– Слушай, Алёнка, я прибежала пригласить вас с Катюшкой к нам на Новый год. Вы же теперь на личном автотранспорте! – Хихикнула Любаша и добавила: – Я зайду за вами вечером. Вместе-то веселее, да и Катюшка любит возиться с моими пацанятами.
Алёна кивнула, соглашаясь. В глубине души она надеялась, что Марат пригласит их к себе в гости. Новый год всё-таки – самый добрый, самый семейный праздник! К себе в свою избушку-развалюшку она приглашать гостей стеснялась. Но Марат так и не пригласил, хотя накануне принёс целый мешок подарков. В нём были детские игрушки и чудесная, ручной работы деревянная шкатулка для Алёны. Она ещё подумала, с восхищением разглядывая подарок, что в таких шкатулках обычно хранят драгоценности. А ей что хранить? Но шкатулка сама по себе была настоящей драгоценностью.
Вечером Любаша, как и обещала, зашла за подругой.
– Пошли! Стол уже накрыт, все только вас ждут.
Весёлая, возбуждённая предстоящим праздником, Катюшка торопилась сесть в свою новую коляску. Алёна её нарядила, как могла, сама надела единственное своё выходное платье, оставшееся ещё со времён юности, и вместе с Любашей отправились на улицу.
Ясная, бархатная ночь раскрыла над миром свою звёздную сферу, одаривая всех бриллиантовым мерцанием. Под ногами морозно похрустывал снег. Из печных труб большинства домов Воскресенского тянулись ввысь столбики дыма, добавляя к студёному воздуху уютные запахи горящих дров. Катя с замирающем сердцем смотрела на раскинувшуюся вокруг красоту.
– Любаша, вы идите, а я Марату подарок занесу, – сказала Алёна. – Я быстро. Я вас догоню по дороге.
Люба покатила вперёд коляску с Катюшкой, а Алёна повернулась и побежала в соседний дом, прижимая к груди свёрток со свитером.
Свет горел во всех окнах, но звуков из притихшего дома не доносилось. Алёна прислушалась и осторожно постучала в дверь. И вздрогнула, когда та неожиданно распахнулась, как будто хозяин дожидался гостей у порога.
– Привет, Марат, – пробормотала Алёна, вдруг растерявшись, – я зашла поздравить тебя с праздником. Вот подарок…
Марат удивлённо приподнял брови, рассматривая свёрток в её руках.
– Это свитер. Я специально связала его для тебя.
– Проходи, – проронил Марат и закрыл за ней дверь, впустив в домашнее тепло.
– Я бы хотела, чтобы ты его померил, а то мне кажется, что рукава длинноваты получились, – говорила Алёна, снимая пуховый платок с головы, стягивая хлипкий старенький полушубок, выбираясь из большущих, не по размеру, валенок. Робость в её душе сменило любопытство – ведь в доме Марата она никогда не была. Очень хотелось увидеть своими глазами, как живёт её загадочный сосед.
Он помялся немного в прихожей, словно не решаясь впустить незваную гостью в свою жизнь, но подумал и гостеприимно распахнул перед ней дверь в комнату.
Сунув подарок в руки Марату, Алёна уже рассматривала его жилище.
Большая светлая комната с красивой современной мебелью, в углу вместо печи непривычный камин с мирно горящими поленьями. Огонь потрескивал, создавая вокруг не только тепло, но атмосферу ни с чем не сравнимого покоя и уюта. По всем стенам висели картины, словно Алёна попала не в частный дом, а в музей. Картины были в красивых, золочёных рамах под старину, в простых деревянных рамах и вовсе без них, на подрамниках. Картины, а это были женские портреты, были написаны маслом, воздушной акварелью, углём, цветными мелками или обычным простым карандашом. Со всех полотен на притихшую в восхищении гостью смотрели прекрасные женские лица, вернее, лицо одной женщины. Слово «красивая» никак не подходило к ней, оно принижало, приземляло как-то её возвышенную, небесную красоту. Тонкий овал лица, задумчивые или грустные глаза, лёгкая волна волос на плече, чуть тронутые нежной улыбкой губы… В каждом мазке, в каждом штрихе чувствовалась такая любовь, такое восхищение, граничащие с поклонением, что перехватывало дыхание. Этим иконописным ликом можно было любоваться бесконечно, молиться на него, как на икону мадонны. Это был не дом, а храм, посвящённый одной женщине, Единственной.
– Ах!.. – выдохнула Алёна восхищённо и вдруг осознала, что лицо это ей знакомо, она видела его совсем недавно… в собственном зеркале.
Алёна, потрясённая своим открытием, повернулась к Марату. Тот стоял перед ней в новом свитере, растерянный и притихший, в каком-то робком жесте вытянув к ней руки в длинных, слишком длинных рукавах.
– Это я?.. – пробормотала она, всё ещё не решаясь поверить собственным глазам. Он кивнул. – Но, как же… Марат, а ты давно?..
– Шесть лет, с первого дня…
– Почему молчал?
Тот в ответ растерянно пожал плечами.
Она не могла поднять глаза на него, боясь встретиться с взглядом его чёрных азиатских глаз, поэтому принялась подворачивать рукава своего подарка и бормотать:
– Длинные? Ничего страшного. Я их укорочу, распущу немного, перевяжу. Это не сложно. Это быстро, полчаса – и всё будет готово.
– Алёна, – её имя прозвучало как робкое и нежное касание, ещё больше напугав её.
– Ты давай, снимай свитер, я завтра же перевяжу, – торопливо заговорила она, пытаясь снять свитер с него через голову, выворачивая наизнанку.
Марат тянул руки из рукавов, пригибая голову, но руки запутались, они оба запутались в этом свитере, как в паутине робости и смущения. И Алёна сама не поняла, как оказалась в кольце его рук, прижатой к его груди… И чёрные, глубоко посаженные, азиатского разреза глаза оказались так близко, что сердце дрогнуло и застучало с такой силой, что готово было выскочить из груди, а дыхание перехватило. Ох, нет, невозможно, совершенно невозможно! И от робости и неуверенности с уст её полились совершенно ненужные, глупые слова:
– Марат, я ведь на самом деле вовсе не такая красивая. Ты всё придумал. Я обыкновенная. Совершенно обыкновенная. И диплом я так и не получила. И ребёнок у меня инвалид. Ты же понимаешь, даже если она научится ходить, всё равно никогда не будет здоровой. Я не…
Он закрыл ей рот поцелуем, прервав наконец этот бессмысленный, ничего не значащий поток. И пол вдруг превратился в белопенные облака. И лёгкие воздушные потоки подхватили обоих и понесли в неведомые дали, прямо навстречу солнцу, дарящему своё животворящее тепло, отогревающему озябшие в беспросветном одиночестве души.
Когда невидимая стена из ненужных слов была прорвана, она вдруг отпустила себя на волю и прильнула к нему всем своим существом, обвила руками за шею, не замечая, как по щекам потекли слёзы.
– Алёнушка, – шептал он, стирая губами солёные капельки, с нежностью касаясь кончиками пальцев шёлка её волос, с благоговением вдыхая их запах.
– Только не отпускай меня, никогда не отпускай, – шептала она в ответ, обнимая с такой страстью, будто теперь оторваться от него означало умереть.
Любаша с нетерпением поглядывала на часы. Куда запропастилась подруга? До Нового года сорок минут, а её всё ещё нет. Не могла же она заблудиться? Тут идти-то совсем недалеко по прямой улице. Глянув на Катюшку, с упоением играющую с сыновьями-двойняшками Любы, она сняла с вешалки пуховик и пошла разыскивать пропавшую.
Во всех окнах домов горел свет, доносились весёлые голоса, смех. Кто-то уже начал отмечать по традиции, не дождавшись боя курантов, и горланил песни, оглашая окрестности визгливыми нестройными голосами. Ёлка у здания местной администрации переливалась гирляндами разноцветных огней. В воздухе пока ещё висело ощущение праздника и волшебства. Но скоро, Любаша в этом была уверена, веселье бурным потоком перехлестнёт невидимую грань, и в яркую картину праздника уродливыми пятнами добавятся семейные ссоры с перепоя и пьяные разгульные драки. Такова правда жизни!
Подойдя к дому Марата, Люба замедлила шаги. А вдруг Алёнка отдала свой подарок и давно ушла? Что она скажет Марату? Что подруга её пропала? Но долго думать Люба не привыкла, потянула ручку входной двери, а та бесшумно открылась.
– Эй, хозяин, – отчего-то шёпотом позвала Любаша, прислушиваясь к звукам в доме. Ей никто не ответил.
Не раздеваясь, тихо ступая по половикам, она прошла и приоткрыла дверь комнаты. Там кто-то явно был, и не один. Из тайных закоулков дома доносились нежные вздохи, таинственные скрипы, неразборчивое мужское бормотание, тихий счастливый женский смех. От этих звуков богатое воображение Любаши тут же нарисовало яркую картину происходящего, и она, округлив глаза, зажала себе рот ладошкой, чтобы не вклиниться, не дай бог, неуместным возгласом в эту мелодию любви.
Бесшумно прикрыв дверь, она повернулась и на цыпочках вышла из дома. Улыбка играла на её румяном от мороза, круглощёком лице. Вот значит как?
– Марат не такой, не такой! – бубнила она себе под нос, передразнивая подругу. – Ещё какой такой! Я же говорила – нормальный мужик, смелости только наберётся… Набрался, наконец! Ох, Алёнка, ты моя Алёнка… Ладно, встретим Новый год без тебя. Навру что-нибудь своим…
Она остановилась и бросила прощальный взгляд на нарядный дом под черепичной крышей, на которой топорщила своё круглое ухо спутниковая антенна, вслушиваясь в шёпот вселенной. Посмотрела на часы и побежала домой бегом, чтобы успеть к первому удару курантов. Откуда же ей было знать про белопенные облака и крылья за спиной, про потоки воздуха, уносящие в неведомые дали тех, кто умеет слушать тишину?..
Views: 270