ОБ АВТОРЕ: Наталья Самошкина живёт в российском старинном городе Санкт-Петербурге. Интуитивный художник и поэт, творящий не по плану, а благодаря тонким ощущениям. Пишет стихи и прозу в самых разных стилях: от произведений для детворы до мистико-эротической прозы для взрослых. Вдохновляется созданием хокку и танка, любовной лирики и философских размышлений, стихотворений о природе и магических узороплетений. Ведьма из клана Огненного Дракона, энергопрактик. Ведьмовское имя – Найра. Несколько раз была номинантом национальной премии «Поэт года». В 2021 году стала финалистом национальной литературной премии «Писатель года».
~~~~~~~~~~~~~~~~
Бабочка на булавке
Мочку уха покалывало, словно её недавно прокололи. Маргарет усмехнулась про себя:
– Снова! Вечно в её жизни этот нелепый повтор. Хочешь красоты – прокалываешь уши, хочешь любви – прокалываешь сердце, хочешь славы – прокалываешь своё мнение. И, кажется, что вот оно – счастье, переливается серёжками, обнимает любимым человеком, раздаёт автографы твоей рукой. А потом возникает дискомфорт, переходящий в натужное раздражение и боль. И ты перестаёшь видеть глупые сны, в которых летаешь, и слепо утыкаешься в подушку, стараясь выгнать из себя полчища демонов, строящих постные рожи.
Она потёрла покрасневшее ухо и пошла дальше по аллее парка, вспоминая и зачёркивая ненужные слова, нелепые сравнения и отношения, которые казались всем, а оказались медяками, которые стыдно подать даже нищему.
– Прокалываешь себя, как бабочку, насаживаешь на булавку и считаешь, что настал час “Z” – зеро, сумасшедший выигрыш, после которого дорога из жёлтых кирпичиков приведёт тебя в Изумрудный город. А на деле выходит, что час “Z” – это сумерки, в которых ты ощущаешь себя ожившим по злой воле зомби, иллюзией, книжкой-раскраской для взрослых мальчиков, салфеткой, меняющей свой цвет в зависимости от вытираемой жидкости.
Мимо “проплыла” скамейка, словно парусник, измеряющий время своей кормой и чужим грузом. Маргарет присела на её край, готовая сорваться в любой миг и бежать дальше, следом за мыслями.
– А затем приходит равнодушие, когда пыльца на крыльях превращается в серую, волглую пыль, и твой уникальный рисунок, твоё естество исчезают, словно их стёрли за ненадобностью.
Ты говоришь умные слова, пьёшь кофе, спишь с мужчиной, гладишь кота, празднуешь чьи-то именины с обязательным тортом – принимаешь, принимаешь и принимаешь в себя обрывки, осколки, петли, мазню, подгоревшую кашу и полинялые страсти, пока вдруг не перекосит, словно антресоли, на которые годами суют то, что устарело, выцвело, потеряло смысл и ценность.
Так перекосит, что ты просыпаешься от боли в проколотой мочке уха и выдираешь из неё зависимость от чужого настроения, от желания соответствовать благости или разнузданности, от слов-птиц и слов-кротов – от всего, что припирает тебя к стенке.
По скамье застучал частый дождик, и Маргарет, поймав капли на ладонь, растёрла их по разгорячённому лицу.
– Боль уходит вместе с зарастающей ранкой. Ты носишь любимые широкополые шляпы и платья с открытыми плечами. Пишешь то, что чувствуешь, а не то, что ожидают. Поёшь, когда моешь посуду. Впитываешь всем телом аромат черёмухи и смеёшься самой себе и ради самой себя. Но где-то глубоко внутри прячется бабочка на булавке, от которой начинает вновь гореть мочка уха.
~~~~~~~~~~~~~~~~
Генрих Наваррский и Фрезия
От неё пахло фрезией. Не духами, как он поначалу решил. Тонкий влекущий аромат исходил от её кожи, словно просачивался наружу из хрустального флакона, заключённого внутри её естества. Габриэль потёрла пальцы, слегка занемевшие от работы на ноутбуке, расстегнула голубого “крабика”, стягивающего волосы на затылке, и сладко потянулась. Он сидел в нескольких шагах от неё, делая вид, что занят подборкой восторженных цитат к юбилею шефа, месье Ревю. Запах фрезий усилился, когда Габриэль засмеялась, глядя на его сосредоточенную физиономию.
– Эй, Анри, – сказала она, наклонившись в его сторону. – Похоже, что харизма нашего босса не вдохновляет тебя на подвиги! Целый час ты, подобно археологу, роешься в пыли и пепле, в которых уютно расположились всякие-разные Сенеки и Сократы, Апулеи и их “ослы”. Не надоело?
Генрих сдвинул на кончик носа очки в изящной оправе и скупо улыбнулся в ответ:
– Ты, как рентген, Габи! На улице пляшет солнце в витринах, в переходе играет старый скрипач, в кафе на углу подают свежие круассаны с шоколадным кремом… А я копаюсь в чужих словах, в чужих мнениях – и всё это ради того, чтобы Рири почувствовал себя в очередной день рождения Наполеоном или, на худой конец, Орлеанской девственницей. Он так млеет от чужой славы, что готов примерять её на себя сутки напролёт. А мне уже муторно от мумий, пусть даже освящённых наукой или церковью!
В открытое окно залетел самый обычный воробей, чирикнул, нахально клюнул кусочек багета, лежащий на столе, и выскочил обратно на волю – взъерошенным Гаврошем. Габриэль хлопнула в ладоши, стряхивая с себя усталость, и предложила, весело глядя Генриху в глаза:
– А давай сбежим!
– Куда? – удивился он, дрожа от нетерпения.
– Всё равно, куда! – воскликнула она, вскакивая со стула и надевая поверх тонкой кофточки чёрную кожаную куртку.
– Лишь бы подальше от восстаний бедноты по заказу толстосумов; подальше от разбившихся самолётов и от постных лиц, сообщающих об этом; подальше от кривых ухмылок, подменивших собой нормальные, человеческие улыбки; подальше от цифр, за которыми стоят толпы, и подальше от слов, в которых нет искренности.
– Ты идёшь со мной? Хотя бы на день? Или на всю жизнь?
– На всю жизнь, – повторил Генрих, чувствуя себя королём Наваррским, ещё не знающим, что впереди его ожидает Париж и вся Франция. – На всю жизнь, моя Фрезия!
Ноутбук выключился самостоятельно, не собираясь тратить силы на безделье. На столе лежали забытые очки в тонкой оправе. По подоконнику прыгал птичий Гаврош и хохотал над цитатами мудрецов, отданных на откуп тщеславию.
~~~~~~~~~~~~~~~~
Зеркальные Миры
Они так давно шли вместе, что уже забыли, сколько жизней пролетело над ними – мягким оперением совы, острым крылом чайки, розовым светом фламинго, серо-коричневыми пятнышками воробья, алым рассветом снегиря, размахом буревестника, крохотной ноткой колибри и многими-многими поющими, звенящими, вьющими гнёзда, парящими выше туч и шмыгающими с кошачьим “мявом”.
Они шли рядом так давно, что заросли диким виноградом и колючей ежевикой, янтарной морошкой и сизой голубикой, ятрышником и огромными тропическими орхидеями, хитрой росянкой и слоноподобными баобабами, перьями папоротника и жёлтыми звёздочками лапчатки, нежным ароматом розы и лишайниками, расцветившими огромные валуны.
Они так давно шли, держась за руки, что превратились в янтарь с шумом древнего леса, в каплю дождя, растекающуюся на стёклах очков, в тёплые объятия, в которых уютно и домашне, в кувшин молока и ломоть душистого хлеба, в родинки, повторяющие друг друга, в голос и эхо, в покорение горы и спуск в долину.
Они так давно шли рядом, что познали магию Любви и простоту космических законов, узоры сплетённых тел и многоточие в конце каждой жизни, крик новорождённого Ангела и улыбку Смерти, вкус прикосновений, вмещающих дольки мармелада и текучесть пота, падение старинной вазы и гром африканских тамтамов, шелест страниц книги и губы в малиновом варенье.
Они так давно шли вместе…
Временами Она убегала за пестрокрылой бабочкой и возвращалась рыжей девчушкой, смотрящей удивлённо и изучающе.
Или забиралась в дупло столетней ивы, чтобы прийти старухой – сгорбленной, шаркающей ногами, с изрезанным морщинами лицом и мудростью, молодо смеющейся из провалов глаз.
Или, резвясь, бежала по лугу далеко-далеко, так что Он терял Её из виду, а потом падала Ему на руки откуда-то сверху – то ли птицей, то ли рысью, то ли веткой пьянящего багульника, то ли гроздью винограда, то ли единственной ЖЕНЩИНОЙ.
Они так давно шли рядом…
Временами Он оставлял Её в чистом поле и исчезал – ветром, несущим пыль и семена, грозы и слёзы, злой песок и аромат сандала, мускус оленя и запорошенные следы путника, хохот филина и грохот заваленной шахты, плоды боярышника и едкий конский пот, звон меча и тоску дудука, чтобы вернуться прежним и новым, умершим и запевшим о жизни, сильным и слабым, падающим и встающим, затухающим и танцующим в Огне, – единственным МУЖЧИНОЙ.
Они так давно шли вместе, что помнили каждый миг и каждый взмах ресниц, каждый стон и каждое молчание…
Они – невозможные, но существующие на ладонях Зеркальных Миров.
Views: 442