В непролазной глуши, в самой чаще неприступного леса, там, где давным-давно не ступала нога человека, живёт в одиночестве всеми забытая Баба Яга… Ни пеший, ни конный, ни лётный, ни залётный уже несколько веков не пересекали границ её заколдованного участка.
Ой… да чёй-й то я? Мрачновато как-то получается.
Да и вовсе это не глушь непролазная. До ближайшей деревни всего-то ничего – часа два ходу будет, а ежели в ступе, так и того подавно, минут за десять не торопясь управиться можно.
Да и не в одиночестве я. Вона у меня: и гуси-лебеди возле избы пасутся, и козы есть, и котов целых пять штук покоя не дают, а мышей – и летучих, и прыгучих, так и того не счесть. А уж более-то мелкой живности на вроде пауков и тараканов так вообще считать-не пересчитать – в каждом углу гроздьями висят. Тьфу, гадость какая. Уж давно бы пора им всем отдельное место жительства определить, вона, хоша бы в сарайчике. А то всех молодцев заблудших своим не эстетичным видом распугивают.
Это я к тому, что и не забытая я вовсе. Время от времени с утра-пораньше гаркнет какой-нибудь Добрый Молодец: «Избушка-избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом!». Перепугает до смерти всю округу да живность мою, избушку покосившуюся заставит на сто восемьдесят градусов развернуться. И чёй-то им не спится, что заставляет ни свет, ни заря людей баламутить? А всё потому, что кто ж им, окромя меня, путь к мечу-кладенцу укажет? Аль клубочек путеводный подарит? Аль яблочко наливное по блюдечку с голубой каёмочкой покатает – судьбу покажет? И кто ж им ещё путь к царству Кащееву наметит, невесту неверную поможет от Бессмертного вызволить? Я, правда, Кащеюшке-то тут же весточку с почтой голубиной отправляю. Навроде как: «Друг мой разлюбезный, Кащеюшка. Идёт на тебя войной Ванька-супостат из сусудней деревни Алёнку свою из плену твоего вызволять. Это что ж ты, калач тёртый, опять за старое-то принялся? Пошто невест чужих в полон берёшь? Да и покой прах тебе Алёнка эта сдалася? Она ж даже готовить не умеет, а без готовки даже ты, хоша и Бессмертный, а копыта безвременно отбросишь. С наилучшими пожеланиями, твоя верная подруга – Яга».
Жаль мне Кащея-то. Старенький он, одинокий. Нет бы нашёл себе невесту по статусу да по возрасту, так нет, он всё на молоденьких заглядывает. А молоденьким-то что? Натырят у него из закромов злата-серебра, а потом, откуда ни возьмись, Добрый Молодец объявляется и ну Кащея по его палатам гонять. А Кощею-то уж почитай годков семьсот скоро стукнет, негоже ему в догонялки играть. Запрячется в само дальне подземелье, да и пережидает там дня три, пока Добрый Молодец его хоромы по камушку разносит. А как молодец силушку свою богатырскую поистратит, невесту свою – на коня, злато-серебро Кощеево – по карманам, да и восвояси отправляется. Вона, почти уже ничего от богасьтв Кащеевых не осталося, всё Добры Молодцы по своим угодьям расташшили. А как Кащей из подземелья вылезет, глянет на то, что от его хором Аника–воин оставил, поохает, погорюет да и давай сызнова всё восстанавливать, благо, хоть колдовать-то ещё не разучился. С неделю повозится, глядь – уже и новый дворец готов. Правда, с каждым разом всё скромней и скромней отделка-то получатся. Ежели старый за ум не возьмётся и не перестанет молодух в дом притаскивать, то совсем скоро возможностей его только на такую избушку, как у меня, и останется.
Да… Так о чём это я? Ах, да…
Заглянула ко мне намедни подружка моя – Кикимора. По суседству со мной живёт, в болоте ближайшем. ХорОша девка, дОбра, работяшша, к людЯм приветлива. Ну, затянет иной раз какого-нибудь грибника аль ягодника. Так ведь не по злобе, а от беспробудного одиночества. Страдает очень она на энтой почве. Тоскливо ей одной в энтой топи непролазной. Тоже ведь – живое существо. И ласки, и нежности хочется. Так вот, зашла она ко мне на чашечку настоечки бузиновой – уж больно у меня эта настоечка хороша получатся! Сидим мы с ней, про жизнь и нелёгкую долю нашу беседу ведём. Расслабились слегка. А женщинам, когда расслабятся, выговориться хочется. И вот уже, наверно, в тыщща тридцать пятый раз стала подружка моя на долю свою беспросветную жалобиться. Тоскливо ей одной в болоте-то. Давненько никто к ней в топь не забредал. Сидит-мечтает, что вдруг какого мужичка, выходов из топи не знающего, да и затянет к ней на огонёк. С недельку-другую (а, может, месячишко-другой) погорюет он, домой проситься будет, а потом, ничего, пообвыкнет, да так и останется с ней век свой коротать. И заживёт она тогда, как царица – в холе и неге, в любви и заботе. Я слушаю её, головой киваю, а сама думаю – вона ведь как подружку-то скрутило, что даже на любого мужичка согласная. А, может, он – этот любой, и к хозяйству-то не приученный? И окромя ложки в руках ничего держать не умеет, и гвоздь в стенку её трухлявой избёнки, которой уже давным-давно ремонт требуется, вбить не сможет? Пошто-же тогда он вообче нужон? Ну, да ладно… пусть хоша-бы помечтает.
Поутру побрела подружка в своё болото, а я о своей доле призадумалась. Тоже ведь не больно завидная она у меня. Вона, избушка-то тоже покосилася, одна куриная нога мозоль натёрла, прихрамывать стала (надо бы примочку какую приложить). С крыши давеча всю солому ветром разнесло. Надо бы в лес сходить, новой насобирать, да дыры-то прикрыть. А то холода наступят, там уж поздно будет утепляться. Конечно, помощник в доме не помешал бы, да только где его взять – помощника-то? Бывает, поговорю с какой бабой заплутавшей, так ведь все и разговоры только о том, что мужики-то сейчас сами мечтают, кабы кому на шею сесть и ножки свесить. А мне такой пошто? Я уж как-нибудь сама. Потихоньку-помаленьку. Зато никто не указывает, что и как делать нужно. Как сделано, так и ладно. Эх! Что уж раздумывать-то, делать надо. Думай-не-думай, а крыша сама не покроется. Можно, конечно, поколдовать, да ведь только колдованая-то крыша – это ненадолго. Вот когда своими руками всё к месту прилажено, тогда оно прочней получается. Повздыхала я, поохала, собрала котомку, да и в лес направилась за соломой для новой крыши.
Натаскала я соломы целый воз, сложила возле избушки, баньку протопила, и собралась было отдохнуть после трудов праведных, как вдруг слышу: «Избушка-избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом!». Ух! Кого там нечистая так не вовремя несёт? Избушка, кряхтя, развернулась, и я, как положено, спрашиваю: «Чаво тебе надобно, Добрый Молодец? Дела пытаешь аль от дела лытаешь?». А он (тоже, видимо, сказок начитался): “Ты, – говорит, – старая, сначала напои-накорми да спать уложи, а потом уже и спрашивай». Ну, коль по этикету сказочному полагается: «Проходи, – говорю, – Добрый Молодец». Вошёл. Ничего такой, ладный детина. Высокий да статный, и собой не дурён. Не юноша уже. В самом антиресном возрасте, значится. Вошёл он в избу и застыл прям у порога. Стоит, глазами хлопает.
– Чаво, – говорю, – остолбенел-то? Аль привиделось чаво?
– Дак это… ты кто будешь-то?
– А ты к кому шёл-то, милок?
– Дак это… к Бабе Яге шёл-то… – растерялся Молодец.
– Ну и чё? Проходи, коли пришёл.
– Дак ты, чё – Баба Яга чё-ли?
– Нееет. Белоснежка! – съязвила я. – Ты чё ожидал увидеть-то?
– Дак, говорили, что Баба Яга – страшная старуха с костяной ногой. Нос крючком, зубы торчком. А ты и ничё, вроде.
– Дак ты слушай больше. Ещё и не то услышишь. Вона, – говорю, – рукомойник у печки. Руки мой, да к столу присаживайся. Ужинать будем. Да аккуратней там, смотри. Не лей на пол-то!
Он руки вымыл, полотенечком вытер и, аккуратно придвинув скрипучий табурет, сел к столу. Судя по тому, как он ел, можно полагать, что и работник из него отменный получится. Я про себя и думаю: «Пусть лопает, а вот утречком, пока крышу не покроет, ничего из того, за чем пришёл, ему не дам и секретов не выскажу. А то все горазды задарма, да ишшо и с подарками уйти. Вот уж нет уж. Теперь я умнее буду». А сама ему наливочки бузиновой подливаю, да и про себя не забываю. Наелся-напился Добрый Молодец, от стола отстранился, сидит, пузо поглаживает.
– Ну что, милок, насытился? – спрашиваю.
– Ох, спасибо, старая! Давно так вкусно не ел. Видно, заговор какой на еду-то имеешь?
– Имею. И не только на еду. А чавой-то ты меня все “старая-да-старая”? Не прилично как-то женчине про ейный возраст напоминать. И вообче, триста лет – это не возраст для женчины. У меня всёёё ишшо впереди.
– Ой, ну ты прости, ежели чё не так сказал. Не подумал как-то. – Снова растерялся Молодец.
– Да, ладно. Прошшаю. Ты скажи лучше, чаво пришёл-то на ночь глядя?
– Дак, не получилось раньше-то. Дорога дальняя.
– Не из наших краёв, знать? А то бы я тебя обязательно запомнила. Ну-ну, говори, зачем пришёл?
– Дак это…
– Да ты говори-говори. Ко мне никто за просто так не приходит. Всем что-то надобно.
– Понимаешь, Яга, проблемка у меня возникла… По женской части стал я, как бы это сказать… слегка несостоятелен.
– Ясно. Дак сам в этом и виноват. Пошто ни одной юбки мимо не пропускаешь? Вот и поистратился раньше времени.
– Ну, дак ты мне поможешь?
– Отчего ж не помочь? Помогу. Ты, милок, вот что… Иди-ка ты пока в баню, а я тебе постель застелю и всё, что надо, приготовлю.
– Ой, благодарю, Яга! С превеликим удовольствием в баню-то.
Пока Молодец в бане парился, я ему постель приготовила. Потом нашла в своих запасах склянку заветную. Отлила из неё в пузырёчек маленький колдовского снадобья, пошептала-поплевала, сухих тараканов щепотку бросила и мухоморчиком сверху присыпала. А когда молодец из бани пришёл, я ему этот пузырёчек отдала вот с таким вот наставлением: «Запомни, Добрый Молодец. Зелье это ооочень действенное. Расходовать его надобно ооочень аккуратно. По одной капельке на стакан чая за полчаса до постели. Не смотри, что пузырёчек маленький, тебе этого хватит на всю оставшуюся жизнь. Но ишшо раз предупреждаю – только по одной капельке и берёшь. Ежели ослушаешься, я за последствия не отвечаю. Всё понял? И ишшо, само главно – с девками поаккуратней, обижать их не надо. Тебе для жизни и одной хватит. А коли будешь распыляться, пеняй на себя. Там даже и я помочь не смогу. Всё понял?».
– Всё, Ягусенька! Всё, как ты говоришь, так и буду делать.
– Ну и ладно. Ты ложись, отдыхай, а утром ещё поговорим. Спокойной ночи, Добрый Молодец. А у меня ишшо дела есть.
Оставив молодца одного, я отправилась в баню, смыть с себя всю усталость дня уходящего. Веничек крапивный, да травки лесные сделали своё дело, и через полчаса я входила в избу, где молодец уже крепко спал, о чём свидетельствовал его богатырский храп.
А какой сон мне в эту ночь привиделся… Будто лежу я в своей постели, а рядом добрый молодец, и так он меня нежит да ласкает, что годы мои словно разом схлынули. И снова я молодая, да горячая. И ласкам его не противлюсь, а даже наоборот, со всей своей страстью отвечаю. И так мне хорошо, что хочется, чтобы сон этот вечно продолжался.
Когда, наконец, я открыла глаза, оказалось, что солнце уже к полудню близится, гуси-лебеди, коты и прочая живность от голода такой ор закатили, что впору уши затыкать. Огляделась я по сторонам, а Добра Молодца и след простыл. Во как! Опять я сглупила. И зачем только настойку с ним пила? Ведь знаю, что болтлива слишком становлюсь после этой настойки. Да, чё уж теперь? Видимо, снова придётся самой крышу крыть. Вот ведь незадача какая. А он тоже хорош, взял, да и сбежал не попрощавшись. Не вежливо это как-то.
Я встала, чувствуя в теле непонятное томление и какое-то странное желание, коего не испытывала уже лет сто пятьдесят. Вышла во двор, накормила живность и, вернувшись в избу, только сейчас заметила на столе какую-то писульку. На ней корявым мужским почерком было начертано то, от чего я чуток не потеряла сознание. «Яга, ты это… прости, ежели чё не так. Просто хотел проверить, верно ли, что средство, которое ты мне дала, такое уж чудодейственное. Дааа!!! Средство, что надо! Благодарствую!». А внизу приписочка: «А ты очень даже ещё ого-го! Не поминай лихом».
Вона как оно вышло-то… Вовсе и не сон это был… И чё же теперя?! И как же теперя?! Долго я сидела за столом, подперев голову руками, не понимая, как же я смогла так опростоволоситься?
Ну, что сделано – то сделано, обратно не вернёшь. Нужно продолжать жить дальше. Не зря говорят – “и на старуху бывает проруха”.
Как быстро летит время. Не сразу, ох, далеко не сразу я поняла, что визит Добра Молодца прошёл не без последствий. И что мои утренние недомогания – это не передозировка тараканьими белками и протеинами, а систематические подташнивания – не от принятия любимой бузиновой настойки. А как поняла, хотела было колдануть, да всё назад возвратить, но, подумав основательно, решила, что, видать, так всевозможным силам угодно, чтобы дитятко не планированное на этот свет появилось.
Ох, сколько мне нужно всего переделать за время ожидания счастливого момента: избушку в порядок привести – ноги куриные ей подлечить, вымыть, выскрести, побелить, покрасить, крышу покрыть, печку обновить. И пелёнок-распашонок нашить. И мышей-тараканов повывести. Где при помощи колдовства, а где и своими собственными руками приводила я в порядок имеющееся хозяйство.
Вся нечисть лесная к этому событию готовилась так, будто ждали на свет не отпрыска молодецкого, а, по меньшей мере, особу царских кровей. А как же по-другому? Ведь впервые за время появления жизни на Земле БАБЕ ЯГЕ доведётся стать МАТЕРЬЮ. Раньше-то как бывало? Аль украдут у какой-нибудь мамашки зазевавшейся младенца новорожденного, аль сама какая-нибудь молодуха, не ко времени нагулявшая, подбросит малютку свою на крыльцо Бабы Яги. Вот так и продолжался род Яговский. А тут сенсация – Баба Яга рожать собралась! Да не от какого-нибудь представителя нечисти лесной, а от самого что ни на есть Добра Молодца!
Последние перед родами дни Кикимора не отходила от меня ни на шаг, чуть не каждые полчаса спрашивая: «Ну, чё, пора уже? Ну, чё, скоро-ль? Может надо чаво?». Ух, утомила подруга своей назойливостью. Хотела я её домой спровадить, да только подумала, ведь это она из лучших побуждений делает. Пусть уж остаётся. И вот настал, наконец, ЭТОТ день! Не смотря на мой несколько не юный возраст, дитё появилось на свет вовремя и без всяких неприятностей. Кикимора, приняв младенца, обернула его в пелёнку и, подняв над головой, громко объявила: “ДЕВОЧКА!!!”. А потом потащила дитё на улицу показать всем собравшимся, что дитятко настоящее – человеческое, а не какая-нибудь неведома зверушка. Вернув дитё мне, Кикимора присоединилась к собравшимся возле избы, чтобы развернуть в честь такого знаменательного события пир горой. Гульванила нечисть и специально приглашённые сказочные герои целых три дня и три ночи. Целых три дня и три ночи жители окрестных деревень боялись спать ложиться и из домов выходить, дабы не напороться на нечисть разбуянившуюся. Целых три дня и три ночи спорили гости мои до хрипоты, какое имя определить младенцу, как дальше растить-воспитывать мою малютку, и будет ли обладать доченька моя какими-нибудь способностями волшебными? Уж каких только страстей не напридумывали, перебрав наливки. Я-то твёрдо знала, что дитятку моему имя давно придумано, и зовётся моя малютка Ягушей. Вот с отчеством заковыка вышла. Ведь я даже не поинтересовалась, как Молодца-то Доброго звать-величать. Но решила долго не вымудривать, и стала моя доченька Ивановной. С воспитанием разберемся по-мере надобности, а насчет способностей волшебных у меня никакого сомнения не было – это же МОЯ доченька, а яблочко от яблоньки, как известно…
На четвёртое утро стали гости помаленьку расползаться по своим избушкам, норам, болотам, пням и прочим местам проживания, оставив на поляне возле избы груды мусора, недоеденной еды и осколки одноразовой посуды, где тут же собрались воедино все домашние и лесные животные. Наконец-то наступила относительная тишина. Деточка моя всё это время, не смотря на жуткий гвалт, мирно спала, укутанная новым лоскутным одеяльцем, подаренным на рождение Марьей-Искусницей, которое та сшила специально для моей малютки, придумав своему произведению непонятно откуда взявшееся название – пэчворк.
Дни бежали за днями, годы за годами. Ягуша росла девочкой не по годам умненькой да разумненькой, ко всякому делу приспособленной (в меня, видать). А уж красавица какая – глаз не оторвать (это, стало быть, в папеньку). Хорошо – не наоборот. По старинным волшебным книжкам, найденным на чердаке в сундуке, Ягуша довольно быстро научилась читать, и всякий раз, когда находила свободное время, брала книгу в руки и, уединившись где-нибудь, зачитывалась до того, что её чуть не силой приходилось отрывать от этого вредного занятия. Мало того, она ишшо и меня обучать принялась – оказывается, говорю я всё не по правильному: заместо “ишшо” говорить следует “ещё”, заместо “чё” – “что”, заместо ” делат” – “делает” и ишшо много чаво такого, к чему я не приученная. Всякий раз оговаривала, ежели я чё не так сказывала. Начиталась книжек-то умных. Хоша из избы беги от её учености.
Всяким там добрым молодцам вход на территорию нашего с Ягушей проживания до поры до времени был закрыт преградой заговорённой. Незачем ей раньше времени разными молодцами голову забивать – вдруг она вся в папеньку – к противоположному полу неравнодушная? Вот исполнится лет сто пятьдесят – посмотрим.
Но вот приметила я, чтой-то с недавних пор стала вдруг моя Ягуша какие-то речи вести странные.
– Ах, маменька, как-то серенько мы с Вами живём. Никакого разнообразия. И в гости к нам никто не приходит, и сами мы ни к кому не ходим. Только и знаю тётку Кикимору, да дядьку Кощея. Или ещё время от времени какая нечисть забредёт. А от них ничего нового не узнаешь. Вон в книжках-то о каких чудесах пишут… Да ещё и про добрых молодцев и красных девиц. И про какую-то любовь, от которой петь и плясать хочется. Маменька, а что такое – любовь?
Ох, как же это я не уследила-то, чёй же не проверила, о чём в книжках-то ейных пишут? Вот ведь старая, бестолковая. Я-то думала, она сказки безобидные читает, а она-то уже любовью антиресуется. Рано ведь ишшо, всего-то шешнацать годков девчонке сравнялось. А по молодости чего только не напридумываешь с этой любовью, чего не набедокуришь? Хотя, чавой уж тут?.. И в старости набедокурить-то, как оказалось, можно.
– Рано тебе ишшо про любовь эту знать. Вот подрасти сначала. – Строго сказала я.
– Маменька, не ишшо, а ещё. Как Вы запомнить не можете? Ну, ладно. Рано, так рано. – Согласилась Ягуша. – Да Вы не подумайте ничего такого, маменька. Я же просто спросила. И не беспокойтесь вы так обо мне.
– Ах, маменька, да ведь не только в любви дело-то. Вот научили Вы меня, как снадобья различные готовить, как болезни неизлечимые заговаривать, как с травами да деревьями да зверьем лесным общий язык находить. Но ведь столько ещё вокруг такого, о чём я не знаю.
– Придёт время, всё узнаешь, детонька.
– Да откуда ж я узнаю-то? Ведь Вы сами-то тоже об этом ничего не знаете.
– Эт чавой же такого я не знаю-то? – удивилась я. – Вроде, как тоже наукам-то обучалася.
– Не “обучалася”, а обучалась, и не “чавой”, а что. Ну, вот скажите, например, знаете ли Вы, как по-научному объяснить, почему день сменяет ночь и наоборот?
– Ну, дак это… днём солнышко светит, а ночью луна. Вот оно и наоборот.
– Да это-то понятно, а вот ПОЧЕМУ так происходит, вот что мне знать интересно.
– Ох и мудрёна ты у меня, Ягуша. Ну, зачем тебе, скажи на милость, знать, почему день с ночью чередуются. Не всё ли равно? Что от твоих знаниев-то изменится?
– Ах, маменька, не понимаете Вы меня. Я вот прослышала, что в Тридевятом Царстве есть такое заведение – Университет называется, так вот там всяким премудростям обучают.
– Ох, ты, ёжки-матрёшки!!! В Тридевятом??? То ж заграница дальняя!!! Это кто ж тебе такое наговорил?!!
– Сорока на хвосте принесла.
– Да слушай ты этих сорок больше, они ишшо, ой – ещё, и не то настрекочут.
– Ладно, маменька, не сердитесь. – Ягуша присела рядом и обняла меня. – Просто хочется мне чего-то нового, неизведанного. Вот внутри что-то трепыхается, а выхода нет. Грустно мне как-то. Ощущение такое, будто птица, которая в клетке выросла. Ей дверку открыли, а она не знает, что делать. То ли лететь на свободу, то ли так в клетке и оставаться – привыкла ведь уже.
– Дитятко ты моё рОдное. Умна ты не по годам. Хочешь узнать всё и сразу, а так не бывает. Жизнь доооолгая и узнаётся в ней всё постепенно. Не спеши взрослеть. Да и как я без тебя здеся одна остануся, ежели ты уедешь? – По моим щекам тоненькой струйкой стекали слезинки.
– Не плачьте, маменька, это я так, размышляла. Куда же я от Вас уеду? И где это Тридевятое Царство находится, я же не знаю.
Ягуша обняла меня ещё крепче и положила свою головку на моё плечо. Я понемногу успокаивалась, но в душе уже поселилась твёрдая уверенность, что очень скоро всё в моей жизни может круто измениться и не в лучшую для меня сторону.
Однажды днём, когда Ягуша снова куда-то убежала с книгой под мышкой, возле избушки раздалось: «Избушка, избушка. Стань к лесу задом, а ко мне передом!». Давненько я этих слов не слыхивала. Кого ещё нелёгкая принесла?
– И кого там ветром попутным задуло?
– Бабушка Яга, добрый день. Зовут меня Степаном, я тут у родственников гощу в соседней деревне, так вот они и посоветовали к Вам за помощью обратиться.
– Фу ты ну ты – Степан… Стёпка, значит? Тоже мне – пуп земли. Не принимаю я никого. Иди туда, откуда пришёл. Да и как ты вообче через преграду заговорённую пробрался?
– Как пробрался? Какую такую преграду? Не знаю. Какую дорогу мне указали, по той и шёл. Я ведь за советом к Вам пришёл, а не просто так. Что же Вы меня вот так без помощи и выставите? Негоже это – в помощи-то отказывать.
– Я без тебя знаю, что гоже, что негоже. Учить он меня вздумал. Что хотел-то, умник? Только давай побыстрее, некогда мне с тобой долго лясы точить. В избу не приглашаю.
– Бабушка, я Вас долго не задержу. Вот только на один вопросик мне помогите найти ответ. Пожалуйста.
– Ну, выкладывай, что у тебя?
– Вы яблочко-то по блюдечку покатайте, там наверняка и ответ на вопрос мой спрятан.
– Ишь ты, ушлый какой. Яблочко по блюдечку… Я и без блюдечка вижу, что собрался ты в края дальние-предальние за знаниями новыми, да вот не знаешь, как тебе родителям сию весть сообщить? Вижу, не молоденькие они у тебя, по сему, как последыш ты. И чёй тебя останавливает? Ведь у родителей твоих окромя тебя детей ишшо пятеро. Есть кому за ними присмотреть. Да и ты не навечно же уезжать собираешься. Вот выучишься, да и назад вернёшься. Родителям-то с детьми всегда расставаться нелегко, тем более с младшенькими. Но они у тебя понимающие и останавливать тебя не будут. Поезжай спокойно и получай знания необходимые.Ой, благодарствую, бабушка! Успокоили Вы меня.
Как-то само-собой за разговором и прошли мы со Степаном в избу. И тут…
– Так-так!!! Значит ему можно от родителей в дальние края, а мне нельзя???
Ах ты, ёжки-матрёшки!!! И как-же я Ягушку–то проворонила? Знать, подкралась она потихонечку, да и наш разговор подслушала? Вот ведь напасть-то какая…
– Ягушенька, дитятко, ты поди погуляй ишшо. Занята я.
Но с моей Ягушей спорить – себе дороже. Вошла она в избу и уселась за стол враз напротив Степана.
– Вижу, что занята. Только вот одного не пойму, почему это одним можно в края далёкие за знаниями, а другим нельзя? – А сама так на Стёпку глазищами и зыркает. Да и он рот от удивления открыл, а закрыть забыл.
Ой, не к добру всё это… Ой, не к добру…
Я поднялась из-за стола и строгим голосом произнесла: «Ты, парень, ступай подобру-поздорову. Я тебе всё сказала. Далее поступай, как сочтёшь нужным».
А Стёпка, как Ягушу увидал, так забыл, зачем и пришёл. Сидит, с моей кровинушки глаз не сводит. Ягушка плечиками поводит, бровками пошевеливает, глазками похлопывает. Где и научилась-то сей премудрости?
– Ягуша, поди гусей в сарай загони. Поздно уже. А тебе, Добрый Молодец, уже давно пора. Пойдем – провожу.
– Маменька, позвольте, я сама его провожу. – И так на меня глянула, что я забыла, что дальше хотела сказать.
Вышли они, а я села на скамью и задумалась: «Вот оно – то, от чего я Ягушу оберегала. Неуж улетит моя касатка из родимого дому? Понимаю ведь, что рано или поздно должно это случиться, но ведь не так же рано-то. Что же мне делать? Как Ягушку от этого Стёпки оградить? Без колдовства, как видно, не обойтись.
Вскоре Ягуша вернулась. Как ни в чём не бывало занялась домашними делами. И всё вроде бы пошло по-старому, но что-то непонятное всё беспокоило и бередило мою душу. Да и неспроста. Ягуша стала более покорной и более внимательной. Ни в чём мне не перечит, во всём помогает. Ну, не ребёнок, а сокровище. Но чую я, под этой покорностью скрывается чёй-то очень опасное. В мысли её попыталась проникнуть, так какое там. Я же сама её учила замкИ ставить от любопытствующих. Заглянула я в Стёпкину судьбу, и там всё честь по чести, придраться не к чему. Но чует моё сердце, что всё это спокойствие белыми нитками шито. И не понятно, то ли на самом деле Ягуша угомонилась, то ли так научилась колдовать, что и мне под её ворожбу не проникнуть, как ни стараюсь.
После Стёпкиного визита прошло, наверно, месяца два. Я постепенно успокоилась, потому что ничего не предвещало никаких перемен. Но вот однажды в конце лета Ягуша, как обычно, засела за свои книжки, а я собралась пройтись по ближнему лесочку, пособирать мухоморчиков, чтобы сделать настойку от слегка побаливающих суставов. Погода отличная! Природа – загляденье! Мухоморов – море! Насобирала я грибов да ягод к обеду, и ишшо бы можно было пособирать, но что-то вдруг мне стало так неспокойно на душе, что я почти бегом бросилась к своей избушке – не случилось ли беды какой с моей Ягушей? Выйдя на поляну, возле избушки откуда-то сверху я услышала знакомый голос: «Маменька, не сердитесь на меня, пожалуйста! И прошу – не беспокойтесь! Я лечу в Тридевятое Царство. Буду в Университет поступать. Мы со Стёпушкой вместе учиться будем. Я очень скоро вас навещу, на каникулы обязательно приеду! Я люблю вас, маменька! А ступу Вам на днях вернут». Ягуша трижды махнула платочком и в мгновение ока моя ступа скрылась за вершинами деревьев. Я плюхнулась на землю, выронив корзину с грибами, и зарыдала в голос. Сколько я так проревела, не знаю, только в себя меня привел голос Кикиморы: “Яга!!! Ягулечка!!! Родненькая моя! Подружка дорогая! Да, чё случилось то? Глянь-кось, чаво натворила-то. Птицы из гнёзд повыпадали, зверушки лесные из своих нор повыскакивали. Мечутся бедные. Не знают, куда лететь-бежать».
А я из-за слёз и выговорить-то ничего не могу, бормочу только: «Ягуша… Ягуша…». Кикимора, видя, что со мной по-хорошему не справиться, сбегала в дом, притащила ведро воды и выплеснула мне его на голову. Приятного в таком душе, конечно, мало, но в себя приводит быстро. Уже через пару минут я в подробностях рассказала подружке, что случилось. Обычно скорая на эмоции Кикимора на этот раз проявила завидную выдержку. Для начала она помогла мне подняться, провела в дом, принесла мне сухую одежду. Пока я переодевалась, она вскипятила чайник, заварила кучу разных травок успокаивающих и, усадив меня возле стола, приказала выпить эту гремучую смесь. Гадость, конечно, непередаваемая, но мне она, как ни странно, помогла. Вскоре я, уже вполне нормально соображая, делилась с подружкой своими переживаниями. Я ожидала от Кикиморы всего, чего угодно, только не того, что услышала.
– Послушай, дорогая. – Сказала она. – Ты же не думала, что твоя девочка никогда и никуда от тебя не уйдет? Рано или поздно так дОлжно было случиться. Она же поехала учиться, а не на Багамах пузо греть. Вот ты только представь, как через несколько лет Ягуша приедет к тебе вся такая образованная, в Университетах заграничных выученная. Как ты тогда будешь ею гордиться. Да и все мы будем гордиться твоей доченькой. А может она в городе жить будет и тебя к себе заберёт, что тебе здесь одной-то?
– Я не одна. У меня хозяйство.
– Подумаешь – хозяйство. Зачем оно тебе в городе-то нужно, твоё хозяйство? Избушка твоя вона – уже скоро совсем развалится.
Услыхав такие слова, избушка топнула ногой и, кряхтя, стала разворачиваться к лесу задом. Поняв намёк, Кикимора быстренько смекнула, что сейчас ей могут показать, в какую сторону следует идти, и залопотала: «Нет-нет, конечно, не развалится. Она ещё очень даже ничего. Крепенькая такая. Ещё не один век простоит. Вот подлатать немного и простоит». После таких слов избушка немного успокоилась и приняла изначальное положение.
– Да как же она тама в этих заграницах одна-то, без защиты и опоры? – Всхлипывала я.
– Ну, так ежели я правильно поняла, она как раз и с защитой, и с опорой укатила.
– Да какая ж он опора-то, этот Стёпка? Ведь у самого ишшо, ой – ещё, молоко на губах не обсохло. А как я без неё буду? Одна-одинёшенька…
– Вот в этом-то всё и дело, подруга. Ведь это ты о СЕБЕ больше-то беспокоишься, о том, как ТЫ без Ягуши справляться будешь. Она-то девчонка разумная, из любой ситуации выход найдёт. А скажи-ка, кто её этому обучил? В кого она разумная-то такая? Да и ты не одинёшенька, у тебя я есть и Леший с Кощеем ещё. А теперь знаешь чё? Доставай-ка ты свою наливочку, огурчики солёненькие и чё там у тебя ещё вкусненького припрятано – обиду заедать будем.
После того, как Кикимора отправилась восвояси, на меня накатила такая тоска, что хоть волком вой. Вышла я по двор, огляделась по сторонам – ничего не радует. Солнышко моё единственное меня покинуло, оставив одну в энтой глухомани. Разозлилась я очень, махнула помелом, и в мгновение ока вырос вокруг моей избушки высоченный железный забор, не было в котором ни входа, ни выхода. Вошла я в избу, окна ставнями закрыла, завалилась на печь не протопленную, накрылась одеяльцем рваненьким и решила, что не встану отсюда, пока Ягуша моя из Университетов не вернётся. Много-ли, мало-ли времени прошло, не ведаю. Только избушка успела обветшать, всё в избе пылью толщиной с палец покрылось, мыши и пауки снова из сарайчика в избу перебрались. Коты голодные с диким ором за этими мышами гоняются, гуси-лебеди всю траву вокруг избушки пожрали и давай солому с крыши таскать – хучь какая-то еда.
Но вдруг однажды чудится мне сквозь дрёму звук знакомый – так только ступа моя звучать может. Её-то я из тысячи других узнаю. Ой, ёжки-матрёшки, да неужто Ягуша моя вернулась? Соскочила я с печи да на крылечко выбежала. Смотрю – ступа в воздухе зависла, покрутилась-повертелась, вверх дном перевернулась, и оттуда прямо мне под ноги вывалился мужичонко не знакомый. Встал, отряхнулся, картузик в руках мнёт, шишку на голове потирает: «Здравствуйте, – говорит, – Яга… извините, не знаю Вашего отчества».
– И тебе здоровья. – Отвечаю. – Откуда же, мил человек, будешь? Каким это образом тебя в ступу мою занесло?
– Так из соседней деревни я. Ягуша Ваша просила ступу Вам переправить.
– А где это ты с Ягушей моей познакомился, хрыч старый?
– Вот только грубить не следует, гражданочка! – Повысил голос гость. – Я к Вам не по доброй воле пришёл, а по просьбе дочки Вашей. Сказала она, что ступа для Вас вещь очень в хозяйстве необходимая, так вот я, как только смог, сразу к вам и подался.
– Ладно. Переправил. Благодарствую на том. А теперь ступай, откуда пришёл. Ан нет… Постой-ка. Скажи, а почему это Ягуша моя ТЕБЯ попросила ступу переправить? Кто ты такой?
– Тимофеем меня зовут. Иванычем. Степану я дядей прихожусь. Брат его матери, стало быть.
Ох, что тут началось…
– Ах, Стёпкин дядя, значится!!! Да я тебя сейчас в щепки разнесу! Да я тебе сейчас тако тут шоу устрою! Как ты вообче посмел ко мне приблизиться, ты – родственник врага моего?!!! Это Стёпка твой, нечестивец, Ягушу мою от меня вырвал, а меня одну тосковать оставил! Да я тебя!!! Да я тебе!!! Да я… Я тебя в жабу превращу… Нет – в комара. И прихлопну тут же!!!
Я метлой машу, вокруг избушки бегаю. Во дворе буря несусветная поднялась. Остатки соломы с крыши за забор перенесло. Вся живность моя куда смогла – попряталась.
А ему хоть бы хны. Стоит и спокойненько так на меня посматривает. Я впервые видела такое отношение к моему буйству, и это меня задело.
– Ты чёй-то, – спрашиваю, – не боишься чё-ль?
– А чего ж тут бояться-то? Ты просто ангел по сравнению с моей женой. Царство ей небесное. Та, бывало, как разойдётся, так вся деревня ходуном ходит. А ты так, побуянила слегка. Ты вот что, Яга. Давай успокойся. В избу пригласи. Чаем напои. Да на шишку мне примочку какую сооруди. А то как-то неудачно я из ступы твоей вышел.
Даааа. Чего только на белом свете не бывает. Как-то слова его и поуспокоили меня.
– Ну, пойдём, коли пришёл.
Вошли мы внутрь, а там… даже самой страшно стало.
– Баатюшки мои рОдные! – Удивился Тимофей. – А мне-то говорили, что у тебя чистота, да красота, а тут ступить негде. Это ж как можно так своё жилище запустить?
– Это всё Стёпка твой, лихоимец. Умыкнул от меня Ягушу, оставил одну – сиротинку. Зачем мне одной-то чистота да красота?
– Да ты что, Яга? А вдруг Ягуша нежданно воротится, а у тебя не дом, а помойная яма заместо него? И что тогда? Как ты это всё Ягуше объяснишь? Нееет. Так дело не пойдёт. Давай-ка мы сначала в избе приберёмся, а потом уже и шишку лечить будем.
– А чего её лечить-то, подь сюды. – Я прошептала заговор, дунула на больное место, и шишки как не бывало. – «Вот и всё лечение».
– Здооорово! – удивился Тимофей, потирая лоб. – Как это у тебя ловко получается. А сможешь так же с домом?
Ох, не устояла я. Куда ж теперь отступать? Как не показать своих умений колдовских? Ровно пять минут понадобилось, чтобы воцарились в избе прежняя чистота и красота.Вот, видишь, как всё удачно вышло. Молодец ты, Яга! – похвалил меня Тимофей.
– И от его похвалы сердце моё будто оттаивать начало. Снова в него стали жизнь и радость возвращаться.
– Ну, давай уж чай пить, Тимофей Иванович. Проходи к столу, присаживайся.
– Да, к такому столу и присесть приятно. Только вот…
– Чё не так? – всполошилась я.
– Да всё так. Только табурет твой уж больно шаткий, того и гляди – развалится.
– Так ты на скамью присядь. А я уж на табурете. Привыкла.
– Нет уж, давай вместе на скамье. В тесноте, да не в обиде. А то боюсь, не ровен час, развалится табурет-то под тобой.
Сидим мы с Тимофеем, чай пьём, задушевные беседы ведём. И так мне с ним уютно, да ладно, будто всю свою жизнь под одной крышей провела. Совсем незаметно время уже к закату близится.
– Ну, благодарствую тебя за хлеб, за соль, Яга. Пора мне. Поздно уже.
– И тебе спасибо, Тимофей Иванович. Вон из какой передряги меня вызволил. Кабы не ты, не знаю, чем бы всё закончилось.
Вышли мы на крыльцо, попрощаться, стало быть.
– Доброго пути тебе, Тимофей Иванович. А, может в ступе? Поздновато уже.
– Нет-нет. Благодарствую. Я уж лучше пешком. Не получается у меня с этой техникой вашей.
– Ну, прощевай покудова. Ой… погодь чуток. На вот тебе коробочку. Как в лес выйдешь, открой её. Путь не близкий, а на дворе темнеет уже. Светлячки там. Дорогу тебе освещать будут. А как к дому своему подойдешь, выпусти их на волю. Пусть к себе возвращаются.
– Ну, благодарю тебя, Яга. За светлячков отдельная благодарность. И тебе – пока.
Слегка замешкавшись и растерянно оглядываясь по сторонам, Тимофей спросил:
– Яга, а где выход-то у тебя? Смотрю, кругом один забор. Ни калитки, ни щёлки.
– Ой, да чтой-то я? Одну минутку.
Махнула я помелом – и снова забора, как не бывало. И снова вокруг простор и вековой лес.
– Ну, вот, пожалуйста, путь открыт.
– Ага. Ну, я пошёл.
– Иди. В добрый путь!
Пройдя немного, Тимофей обернулся.
– Ты это… забор-то снова не ставь. Я завтра приду, табурет-то починки требует. Да и крыша вон вся поистрепалась.
Так и стал ко мне Тимофей Иванович время от времени захаживать. То что починит, то где подкрутит, то где подновит-подкрасит. А я его за это обедом вкусным накормлю, да одежонку, если где поободралась, починю. А между делом беседы с ним ведём на темы различные. В основном, конечно, про Ягушу и Степана. Про то, как они там вдали знания волшебные получают. Да весточками, которые с голубиной почтой от них приходят, обмениваемся.
Ох, как привыкла я к этим визитам Тимофеевым! Ведь раньше-то как? Всё сама да сама. Думала, что так и дОлжно быть. А теперь-то вижу, по-другому всё получается, когда мушшина в доме. И времени свободного больше на себя остаётся. А уж как захотелось мне перед Тимофеем Ивановичем красоткой выглядеть… И стала я к его визитам более тщательно готовиться. То платье какое новое примерю, то ботиночки срядные справлю, то волосья в косы заплету, веночком круг головы обовью, да платочком новеньким прикрою. А дома у меня теперь каждый день чистота-красота, хлеб да пироги свеженькие, горяченькие. Обеды вкусные, да полезные. И чувствую я, что Тимофею-то Ивановичу тоже у меня дома бывать нравится. Не очень-то и спешит он к себе уходить. Допоздна засиживается. Да и мне его отпускать не очень-то хочется.
Вот как-то вечером чаёвничаем мы с ним, а Тимофей и говорит:
– Знаешь, Ягуся, что-то мне домой-то совсем не хочется. Один я там, как перст. Да и ты здесь тоже совсем одна. Что нам с тобою вокруг да около ходить? Давай уж вместе свой век доживать!
Я от удивления чуть пирогом не подавилась:
– Эт чё? Ты мне предложение что-ль делаешь?
– Да, навроде того – предложение.
– А это ничего, что мне годков-то уже далеко не двадцать?
– Ну, так и мне не двадцать пять, а уж сорок скоро. Я уж тоже не юноша безусый. Только чувствую я, что у нас с тобой много общего. Что я тебе нужон так же, как и ты мне. Ты только вот сейчас не кипятись, но кажется мне,.. что полюбил я тебя. По-настоящему. Знаю я, что жисть у меня короче твоей, только уж сколько на веку отмеряно, столько и давай вместе жить. Ты это… давай за меня замуж выходи.
Ох!!! Сколь веков прожила, а такие слова впервые услышала. Растерялась я ужасно.
– Так ведь, Тимоша. Как же так? Ведь нечисть я лесная, а не баба крещёная.
– Какая же ты «нечисть»? Ты самая что ни на есть – чистая! И я никогда и никому тебя в обиду не дам. Так и знай!
Обнял он меня, к груди своей прижал, да так поцеловал, что чувствую я, как во мне всё переворачивается, а за спиной словно крылья вырастают. Больше трёхсот лет на свете живу, а такого никогда не испытывала.
Вдруг чувствую, Тимоша меня из своих объятий выпустил, на лавку плюхнулся, пальцем на меня показывает, а сам ничего сказать не может, только ртом, как рыба на суше, воздух ловит. Я не сразу поняла, в чём дело, а потом на руки свои глянула, а на них ни единой морщинки, как у молодухи. Я к зеркалу бросилась и чуть из рук его не выронила. Смотрит на меня из зеркала молодая, красивая баба. Очи блестят, румянец во всю щеку, губы алые, будто соком малиновым вымазаны, косы русые толщиной с руку ниже поясницы достают. И я, и, вроде, не я… Так вот оно – ЧУДО-то настоящее!!! Вспомнила я, что о таком мне в детстве ещё моя бабка говаривала. Будто если Ягу сын человеческий поцелуем любви разбудить сможет, то становится она во сто крат моложе, правда,.. теряет при этом возможность вечной жизни. И станет жить жизнью обычной – человеческой. Значит, если мне было триста шестнадцать лет, то сейчас ещё и тридцати двух нет стало быть? Никому бы никогда не поверила, если бы на себе такого не изведала. Думала, что выдумки всё это, ан – нет! Придя немного в себя от радости сказочной, рассказала я Тимоше про поверье такое. Он не сразу, но поверил мне, а поверив, засомневался, смогу ли я теперь такая молодая да красивая полюбить его.
– Ох, Тимошенька! Да как же мне тебя не любить-то? Ведь это ТВОЯ любовь совершила такое ЧУДО! Уж ежели я тебя, будучи старушкой, всем сердцем полюбила, то, как я тебя ТЕПЕРЬ любить буду?
– А как же жизнь твоя вечная?
– А зачем она мне нужна, эта вечная, если рядом не будет тебя?
– А как же Ягуша? Ведь она тоже помолодеет, ежели её Степан поцелует? А куда уж ей-то молодеть?
– Нет, мой милый! Не помолодеет. Она ещё не вступила в тот возраст, с которого это поверье действовать начинает. Я думаю, что Степан её уже целовал, значит, она просто потеряла свою возможность вечной жизни. И уверена, что её это ничуть не расстроило.
ЭПИЛОГ.
Меня теперь зовут Анастасией. Живем мы с Тимошей в его деревне, и все наши соседи вот уже много лет думают-гадают, из каких же краёв Тимоха такую кралю привёз? И как ему повезло, что после жены-грымзы, которая в страхе держала всю деревню, досталась такая тихая, да приветливая супружница. Но никто, никогда и ни за что не догадается, что эта супружница – плод только его, Тимошиной, любви. У нас с Тимошей уже трое своих деток-погодок. Скоро ждём четвёртого. Иногда к нам из города приезжают погостить Степан и Ягуша, которую теперь зовут Любавой, и их детишки Ладушка и Матвейко. Все принимают её за мою младшую сестру, но только мы вчетвером знаем, как всё обстоит на самом деле.
Вскоре опосля моего замужества подружка моя – Кикимора – тоже замуж вышла. Удачно! За друга нашего общего – Кащея. Избушку мою (тоже ведь – живое существо), как и прочую живность, они у Кащея в хоромах пристроили. Холят её и лелеют. Ноги куриные маслицем смазывают, чтоб не хромала, значится.
Вот так вот у нас в мире сказочном. Хотите – верьте, хотите – не верьте.
Натали Александрова.
Visits: 175